Одоевский Владимир Федорович

Владимир Федорович Одоевский

ОДОЕВСКИЙ Владимир Федорович (30 июля (11 августа) 1804, Москва — 27 февраля (13 марта) 1869, Москва) — русский философ, писатель, литературный и музыкальный критик.

В 1822 г. окончил Благородный пансион при Московском университете. Один из главных организаторов «Общества любомудрия» (1823–1925). В 1824–1825 гг. вместе с В.К. Кюхельбекером издавал альманах «Мнемозина», в котором транслировал идеи Ф. Шеллинга. В 1826 г. переехал в Санкт-Петербург, служил в Цензурном комитете Министерства внутренних дел. Печатался в журналах «Вестник Европы», «Московский телеграф», «Московский вестник» (в создании которого принял непосредственное участие), «Отечественные записки», альманахах «Урания», «Северная лира», «Альциона», «Денница» и др. Автор романтических новелл, повестей, сказок, философского романа «Русские ночи» (1844), незавершенного романа-утопии «4338 год» (1840). Написал ряд музыкальных сочинений и статей о музыке. Особенно ценил творчество И.С. Баха, для исполнения прелюдий и фуг которого сконструировал особый орган. Восторженно принял приезд в Россию Р. Вагнера, назвав его «великим художником», раздвинувшим границы музыкального искусства, однако затем выступил с рядом критических оценок творчества композитора. Образцом совершенной гармонии считал творчество В.А. Моцарта, Ф. Листа и М.И. Глинки. Автор ряда работ о древнерусском церковном пении. В 1875 г. в «Вестнике Общества древнерусского церковного искусства» (№ 4 –5) была опубликована «Записка секретаря Общества Ф.И. Буслаева о цели и значении Общества древнерусского искусства с дополнениями члена-основателя князя Одоевского», в котором главной задачей общества была выдвинута идея синтеза иконописного искусства, церковной архитектуры и музыки на основах, заданных древнерусским религиозно-художественным творчеством.

В 1846–1861 г. — помощник директора Императорской публичной библиотеки и заведующий Румянцевским музеем в Санкт-Петербурге. Предпринимал усилия по поддержанию коллекций музея, улучшения его деятельности. В 1850 г. подготовил записку о необходимости создания в Москве публичной библиотеки, которую предлагал назвать «Николаевским Московским музеумом». Стремясь сохранить целостность собрания графа Н.П. Румянцева, в качестве одной из мер в 1860 г. предлагал перевод Румянцевского музея в Москву, поддержал встречную инициативу попечителя московского учебного округа Н.В. Исакова об устройстве публичной библиотеки в Москве на основе коллекций Румянцевского музея и размещении ее в Доме Пашкова, в 1861 г. подготовил передачу книг и экспонатов Румянцевского музея Москве.

Наряду с А.Н. Радищевым, А.В. Сухово-Кобылиным, С.А. Подолинским О. является предтечей русского космизма. О. высказывается об определяющей роли человека в природных процессах, предвосхищает идею об антиэнтропийной сущности жизни и деятельности человека. Писатель преодолевает романтическое двоемирие, построенное на разрыве планов бытия, на убежденности в том, что «Там не будет вечно здесь» (В.А. Жуковский), на утверждении, что из смертной реальности можно вырваться в инобытие, только сбросив стреножащую оболочку земной жизни. О. утверждает целостность бытия и одновременно его внутренний рост, движение к совершенству, подчеркивая, что ключевая роль в этом движении принадлежит человеческому роду. С русским космизмом О. сближает футурологическая доминанта, планетарность мышления, стремление прочертить векторы развития не только для одного народа, но для всего человечества.

Мысль о человеке как созидательной и творческой силе, от которой зависит судьба природы и мира в целом, выражена в статье О. В посмертно опубликованной статье «Жить — действовать»: «… физическая природа отнюдь не столь совершенна, как представляется она в поэтических описаниях <…> земля с человеком совоздыхает, и <…> для поддержания самих законов природы, для того, чтобы не допустить ее до самоистребления, — необходим человек. Этого рода деятельность человека, столь необходимая для природы, должна возбуждать особенное наше внимание, ибо она указывает на место, занимаемое человеком в мире, и [на] необходимость для такого естественного устройства развить свое разумение знанием; ибо, не зная природы, как он поможет ей» (Татевский сборник С.А. Рачинского. СПб., 1899. С. 115). В послесловии к данной статье С.А. Рачинский назвал мысль О. «о самоистреблении природы, предотвратимом только деятельностью человека» парадоксальной, подчеркнув, что она навеяна идеями Ф. Шеллинга, и заявил, «что мысль эта выдерживает критику лишь в том случае, если в число природных деятелей мы включим человека, еще не сознавшего своих обязанностей к природе» (Там же. С. 118–119). Полемически отзываясь на суждение Рачинского, Ф. солидаризировался с О., назвав его мысль о человеке, призванном быть помощником и спасителем природы, «очень близкой к ортодоксальной» (IV, 128). А в ответ на утверждение Рачинского: «<Судить> о том, чем была бы эта природа без человека, мы не имеем достаточного права» (Татевский сборник С.А. Рачинского. С. 119) заявил: «…совершенно напротив, нам нужно это знать, чтобы понять, что мы должны делать, — делать как разумные существа» (IV, 128).

В романе «Русские ночи» возникает образ природы, с надеждой припадающей к человеку, ждущей от него помощи в противостоянии запустению и гибели: «А между тем наша планета стареет, безостановочно ходит равнодушный маятник времени и каждым размахом увлекает в пучину века и народы. Природа дряхлеет; испуганная, приподнимает она перед человеком свое тяжелое покрывало, показывает ему свои трепещущие мышцы, морщины, врезавшиеся в лицо <…>. Громко и беспрерывно природа взывает к силе человека: без силы человека нет жизни в природе» (Одоевский В.Ф. Русские ночи. Л., 1972. С. 22–23). О. ставит человечество перед двумя противоположными вариантами будущего: созидательным, когда человек, сознав свое назначение в мироздании, ведет за собой природу, и разрушительным, когда человек отрекается от этой задачи, проводя время истории в лицемерии, борьбе и «бесстыдном безверии» (Там же, 21). Во втором случае его ждет катастрофический сценарий истории, когда природа «опередит» человека «и погребет <…> под развалинами его старого обветшалого здания» (Там же. С. 206). Этим он близок Ф., противопоставлявшему «истории как факту», в которой человек истощает природу и истребляет себе подобных, «историю как проект», где человек преображает мир и себя.

Идею активности человека в природе О. интерпретирует через мифологические сюжеты («титаны, воюющие с небом», «Прометей, похищающий божественный огонь»): «Что всего яснее видит мы в сих иносказаниях? Божество, снисходящее в человека, человека, возвышенного до степени Божества, — словом, необычайную, непонятную нам силу человека» (Там же, 207). То же движение мысли свойственно Ф., который видит в культе предков, общем для всех народов, бывшем первой, универсальной религией человечества, исток воскресительной идеи, в полноте и цельности выраженной христианством.

О. полагал, что человечество передает языком мифа инстинктивное ощущение своего призвания в мире, способности управлять силами природы. В процессе развития цивилизации первоначальное, мифологически-магическое отношение человека к миру, соединявшее интуицию единства микрокосма и макрокосма с интуицией активного воздействия первого на второй, уступило место развитию умственной, рациональной способности, породившей науку, рациональное знание и одновременно вытеснившей интуицию, положив водораздел между человеком и бытием. О. выдвигает задачу соединения разума и инстинкта: разум должен просветить инстинкт изнутри и одновременно расширить свои понимания за счет просветленного им инстинкта, открывая тем самым способность к цельности знания и полноте действия. «Новая наука» должна «все, что мы знаем посредством инстинкта, обратить в знание ума, и все знания ума поверить инстинктом» (Там же, 209). О. выдвигает идеал цельного знания, которое синтезирует все силы и способности человека, преодолевает разрыв между субъектом и объектом познания, восстанавливает целостный взгляд на природу, возводя от специализации к универсальному охвату предмета. Близкий ход мысли у Ф., подчеркивавшего значение начальной, магической стадии развития человечества: «Человек по существу есть деятель; дикарь воображает себя и мир именно такими, каковы они и должны быть, т. е. себя — активным, а мир — живым» (I, 57). На этапе цивилизации с ее разделением на «ученых» и «неученых» человек утрачивает первоначальный синкретизм мысли и действия, однако в будущем он должен перейти «из только воображаемой, иллюзорной власти над природными явлениями в действительную, основанную на всеобщем познании и опыте» (Семенова 2004, 309).

О. близок Ф. признанием ценности должного, восхождением от онтологии к деонтологии: «Два труда подлежит человеку в сей жизни: понять то, что существует и что должно существовать» (Там же. С. 192). Как и у Ф., у О. присутствует двуединство мотивировок: с одной стороны, естественнонаучной (природа в человеке приходит к самосознанию), с другой — религиозной: человек — соработник Бога, сотворец, подобный Творцу. Обе мотивировки сходятся в идее ответственности человека за бытие он — благой деятель, который, преображая себя, призван преобразить и мир вокруг себя.

Сознание бытийной ответственности рождается в человеке в результате действия «нравственного инстинкта» (Одоевский В.Ф. Русские ночи. Л., 1975. С. 204). Полноту нравственности О. видит в явлении Иисуса Христа, подчеркивает, что в этике христианства лежит тайна «общей гармонии». Созидательный вектор развития у О. задает вера: она побуждает к исполнению заповеди о совершенстве, которую дал людям Христос. Вера формирует у человека иной ракурс зрения на природу: нынешнее состояние природного бытия, в котором царствуют силы смерти и вытеснения, предстает не нормой, а искажением нормы, вызванным грехопадением человека, в то время как подлинный, совершенный статус природного бытия дан в образе Царствия Божия, «нового неба и новой земли» (Откр. 21, 1). Вера манифестирует в человеке волю к обретению совершенства, является единящим началом личности, основанием взаимодействия науки, искусства и этики. Вера человека в то, что «он может победить природу, что он может изобразить ее или сотворить ее, что он может любить людей <…> есть альфа и омега» этих «трех стихий человечества» (Одоевский В.Ф. Русские ночи. С. 194).

В романе «4338 год», построенном в форме писем путешествующего по России китайского студента Ипполита Цунгиева к своему другу Лингину О. изобразил будущее земли. Планета окультурена умным гением и трудом человека. Жители Земли регулируют атмосферу и климат, победили вечную мерзлоту: система теплохранилищ, протянутая по всему северному полушарию, гонит теплый воздух с юга на север, вулканы Камчатки используются «как постоянные горны» для нагревания полуострова, ученые нашли возможность «нагревать и расхоложать атмосферу», а «для отвращения ветров придуманы вентиляторы» (Одоевский В.Ф. 4338 год // Русская литературная утопия. М.: Издательство МГУ, 1986. С. 125). Люди овладели воздушным пространство: аэростаты и гальваностаты стали привычным средством перемещения. Решая проблему перенаселенности земного шара, они вышли в космос и активно осваивают Луну. Открытие химического синтеза пищи позволило решить проблему нехватки питания. Человек начинает менять не только внешний мир, но и внутреннюю свою природу. Предвосхищая федоровскую идею психократии, требующую преодоления разрыва между «быть» и «казаться», О. изображает, как обитатели земли пятого тысячелетия устраивают гипнотические сеансы, помогающие им достичь предельной открытости и прозрачности друг для друга, в результате чего в обществе почти исчезает притворство. Нравственному росту людей служит введение во всеобщий обиход «месяца отдохновения», во время которого «всякий мог бы войти в себя и, оставив всю внешнюю деятельность, заняться внутренним своим усовершенствованием» (Там же. С. 110). «Увеличившееся чувство любви к человечеству достигает до того, что люди не могут видеть трагедий и удивляются, как мы могли любоваться видом нравственных несчастий, точно так же, как мы не можем постигнуть удовольствия древних смотреть на гладиаторов» (Там же. С. 126). Вслед за человеком, нравственно и духовно растущим, обретающим понимание своей ответственности за природу и судьбу земли, начинает меняться социум. Главным министром общества будущего является «министр примирений», под началом которого находятся «все мирные судьи», избираемые из самых достойных людей, цель которых «предупреждать все семейные несогласия, распри, а особенно тяжбы, а начавшиеся стараться прекратить миролюбиво» (Там же. С. 116). О. предвосхищает мысль Ф. об «обращении орудий истребления в орудия спасения» (II, 276), использовании передовых знаний, техники, технологий, людских ресурсов, концентрированных в военной отрасли, на дело исследования и регуляции природы. Войско в романе употребляется только для особо опасных экспедиций на Луну. Ученые предполагают отклонить траекторию движения кометы, которая, по подсчетам астрономов, в 4339 г. должна разрушить Землю, при помощи военных снарядов. Научно-технические достижения будущего становятся возможными в результате объединенных усилий ученых разных народов, слияния разных отраслей знания в единую науку о человеке и Вселенной и изменения самого статуса науки и техники в обществе: они служат не комфорту, а развитию, расширяют горизонт человека, движут его вперед. Усложняющаяся техника заставляет людей упражнять силу ума, получать новые знания и тем самым служит совершенствованию человечества. Человек будущего, по мысли О., должен «отучить ум от усталости, приучить его переходить мгновенно от одного предмета к другому; изощрить его так, чтобы самая сложная операция была ему с первой минуты легкою» (Одоевский В.Ф. 4338 год. С. 126).

В то же время О. демонстрирует изъяны человечества будущего, которое, несмотря на масштабность технических и научных достижений, на нравственные усилия по гармонизации психики и отношений людей, не является совершенным. Человечество остается смертным, а планете грозит космическая катастрофа. Поставив себе задачу овладеть пространством, люди мало думают о власти над временем: их знания о прошлом приблизительны, зыбки и ошибочны, а улучшенные средства хранения информации бессильны перед естественными катаклизмами. Возникает дисбаланс между умственной и физической природой людей: «природный организм человека неспособен к тем отправлениям, которых требует умственное развитие» (Там же. С. 125), имеющиеся в руках ограниченные средства несоразмерны с целями, которые ставит безграничный человеческий дух. В черновых набросках к роману О. пишет, что человечество впадает в «безнадежное уныние», «занемогает предсмертною болезнью» (Там же).

В отличие от романа-утопии О., несущего на себе черты дробного идеала, футурологический проект Ф. стремится дать очерк целостного идеала, основанный на идее активного христианства, соработничества науки и веры. В романе «4338 год» сотрудничество наук, давшее «открытия неожиданные, усовершенствования почти сверхъестественные» (Там же. С. 123), осуществляется вне религиозного поля, что, с точки зрения автора, является слабым местом общества будущего. Для Ф., как и для О., как бы ни был пытлив и активен человеческий разум, каких бы достижений он ни являл, полнота его действия и развития вне связи с Откровением невозможна.

В своей философии искусства О. стремится опереться на религиозный фундамент. Он наследует немецкому романтизму, утверждая бесконечность человека-творца, безграничность его созидательных возможностей. В творческом акте человек выступает как прямое подобие Творца, он «не только властвует над природою, но творит ее по своему образу и подобию» (Там же. С. 194). О. предвосхищает мысль Ф. и В.С. Соловьева о проективности искусства: искусство задает образ мира, каким он должен быть, а затем в союзе с наукой и верой стремится воплотить идеал во всей совокупности природного бытия.

Соч.: Одоевский В.Ф. Русские ночи. Л., 1975; Русский космизм: Антология философской мысли. М.,1993; К вопросу о древне-русском песнопении. М., 1864.

Лит.: Семенова 2004; Маслобоева О.Д. Российский органицизм и космизм XIX–XX вв.: Эволюция и актуальность. М., 2007; Вишневская Е.Э. В.Ф. Одоевский и спасение Румянцевского музея (к вопросу о роли правовых документов в сохранении культурного наследия России). Электронный ресурс. Режим доступа: http://inter-legal.ru/v-f-odoevskij-i-spasenie-rumyancevskogo-muzeya; Гачева А.Г. Философское и художественное творчество В.Ф. Одоевского в контексте традиции русского космизма // Литература и философия: от романтизма к XX веку. К 150-летию со дня смерти В.Ф. Одоевского. М., 2019. С. 382–396.

В.В.  Варава, А.Г. Гачева