Гете Иоганн Вольфганг фон

Иоганн Вольфганг Гете

ГЕТЕ Иоганн Вольфганг фон (28 августа 1749, Франкфурт на Майне — 22 марта 1832, Веймар) — немецкий поэт, философ, естествоиспытатель и государственный деятель.

Ф. уделял значительное внимание творчеству Г., который был, по его слову, «кумиром XIX века» (II, 113) и «поклонником Спинозы» (III, 493). Ему посвящены такие статьи и заметки, как «“Фауст” Гете и народная поэма о Фаусте», «Заметки о Фаусте», «О “Фаусте” Ленау», «Гете и Байрон» и др. В контексте проективной философии отношение к Г. у Ф., как и к другим великим классическим авторам, было критическим. В работе «Религиозно-этический календарь» есть такая характеристика Г.: «учение о высшей нравственности, нравственности для людей, взятых не в отдельности, а в их совокупности, и сознание ими их исторического дела ему, Гете, даже и не снилось. Он знал Историю лишь как факт, а не как проект. Древний грек вовсе не был таким жизнерадостным, как великий псевдоязычник» (III, 431). Примечательно сравнение Г. и Карамзина у Ф. в пользу последнего по одному из важнейших положений Гетевского мировоззрения: «Гете так и не понял значения того момента, когда его Фауст действительно мог бы сказать времени: “остановись!” (= не умерщвляй!). А между тем, не говоря уже о неизуродованных просвещением людях, у нас это понял даже западник Карамзин, когда эту великую истину он выразил в слишком мало оцененных словах: “И я бы сказал времени: ‘остановись!’, если бы мог тогда же воскликнуть: ‘воскресните, мертвые!’”» (II, 138).

С.Г. Семенова объясняет критическое отношение к Гете и к другим знаменитым деятелям в истории культуры особым «кладбищенским фокусом его взглядов». Она пишет: «Возможно, что он вообще, особенно поначалу, внутренне даже противился попытке прямого, последовательного, категоричного изложения своего видения, ему казалось: оно такое верное и глубинно нравственное, что не может не прийти само в голову и не пронзить сердце каждого сына и дочери человеческих, и тем самым с залогом глубины и прочности. (Из этого убеждения Федорова эти странные его упреки великим — Канту, Гегелю, Гете, Ницше или Гоголю, как это они не мыслят и не творят в настоящей воскресительной логике?!)» (Семенова 2004, 38). При этом, несмотря на «эти странные его упреки великим», Ф. не мог не отмечать и многих достоинств немецкого поэта, его стремление изобразить драматизм человеческой жизни в поисках идеала, называя «Фауста» Г. «одним из проявлений вопроса о судьбе человека» (III, 495). В «Вопрос о братстве…» Ф. цитирует известные слова из «Фауста»: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день их должен добывать», комментируя их так: «Если мы примем это выражение буквально, т.е. в том смысле, что добывается действительно жизнь, а не средства только к поддержанию жизни и не мнимая, а действительная свобода, тогда личность примет гигантские размеры, колоссальный образ» (I, 296). В рукописи «Эпиграфов к 12-ти Пасхальным вопросам» вначале поставлен общий эпиграф из «Фауста» Г.: «Ведь все на золоте держится и к золоту стремится! Ах, мы бедные!» (Доп., 379).

Основная работа Ф., посвященная творчеству Г., — «“Фауст” Гете и народная поэма о Фаусте», в которой наиболее полно представлены его философско-эстетические взгляды. Ф. смотрит на творение Г. не с позиций чистой и самодовлеющей эстетики, но весьма необычно и не типично для традиционного литературоведческого анализа. «Он создает свой проект истинного “Фауста”» (Семенова 2004, 328) — отмечает С.Г. Семенова, давая инструменты для адекватного понимания идей Ф. Исследователь пишет: «“Фауст” Геагетете и народная поэма о Фаусте” — интересный памятник русской эстетики конца XIX века, в котором ставятся реальные проблемы: народ и индивидуальное авторство, отъединение творческой интеллигенции от народа, нравственная ценность искусства… В статье Федорова мы сталкиваемся с особым случаем социологического анализа произведения искусства, разработанного в русской демократической критике. Литература начинает рассматриваться не сама по себе, в кругу эстетических ценностей, а как непосредственное орудие в деле изменения жизни» (Семенова 2004, 327). В случае Ф. речь идет о фундаментальном изменении жизни, в которой будет побеждена смерть и произойдет воскрешение умерших предков. Именно с такими критериям он подходит к «Фаусту» Г., исходя из чего становится понятным общий критический настрой Ф.

Духовная эволюция Фауста выглядит так: «Из поэта и философа Фауст для спасения человечества делается промышленным предпринимателем» (III, 490). Для Ф. Фауст, как и его творец, прежде всего, индивидуалист и эгоист, результатом чего являются две негативные тенденции в духовной жизни европейской культуры: это, с одной стороны, деятельное промышленное предпринимательство, с другой — пессимизм, доходящий до полного нигилизма и жизнеотрицания. Ф. отслеживает малейшие формы индивидуализма и пессимизма и подвергает их острой критике. В целом критика Ф. логична и закономерна и соответствует духу «философии общего дела». Так, Ф. полагает, что, поместив в начале трагедии известный Пролог, Г. должен был дать иной ход драме. Он пишет: «Убегая от предметов гробовых, от животных остовов немых, от груд костей человеческих, дух земли мог перенести Фауста на поле, но не бесконечное, каких и нет на земле, а на то полное костей человеческих, какие найдутся на всяком поле, <в виде> убитых тем же духом земли, полное всем тем, чего он избегал. Дух же земли должен хорошо знать все эти поля и все кости и весь прах, покрывающий их, ибо все это — дело его рук. Понятно, что дух земли производит ужас в сынах Земли, ибо что такое Земля <в этом олицетворении, в этом смысле, как не> сила рождающая и умерщвляющая, творящая и разрушающая, сила слепая? Истинная трагедия началась бы тогда, когда он, Фауст, назвавший себя сыном Земли, а не сыном человеческим, услышал бы голос <не> от Господа Пролога, а от Бога отцов человеческих: “Сыне человечь! прорцы на кости!” Вести иначе драму значило бы поступать вопреки всех законов Божеских, человеческих и естественных» (III, 494). Такой ход драмы мог бы привести Фауста, по мнению Ф. к «великому открытию», что он не один на земле, что он смертный, осознающий свое единство со всем умершими, и что природа есть «средство воскрешения». Вместо этого, говорит Ф.: «Фауст, как сын земли, гуманист, обращается не к Богу, пред Которым живы все, Который живит, а не умерщвляет, а к духу земли, рождающему и убивающему. <…> Профессор оставляет университет, покидает науки, находя их мертвыми, <но> сам не о том заботится, чтобы сделать науку животворною; нет, он обращается к неразумной силе, которую называет духом земли» (III, 497).

Смысл «Фауста», по Ф., заключается в том числе в постановке университетского вопроса. Известно, что Ф. считал Университет не просто отживающим, но «издыхающим» учреждением, самым больным местом современного общества, ведущим его к гибели. Вначале, разочаровавшись в знании и науке, Фауст бросает Университет, чем противопоставляет себя преданному Университету Вагнеру. «Между тем, — отмечает Ф., — Фауст и Вагнер не представляют противоположности: оба профессора ищут не блага, а истины, как цели, тогда как истина есть только средство к благу» (III, 498). В этом вопросе о соотношении истины и блага проявляется основополагающая этикоцентричная установка Ф., противостоящая аксиологическому нейтрализму западной философии, разводящей истину и благо по разные стороны онтологических границ.

Еще одним важным моментом федоровской критики является Гетевское понимание бессмертия, которое также является результатом индивидуализма. Он пишет следующее: «Гете, однако, не совершенно отрицает личное бессмертие, а только ограничивает его теми, «кто создал себе имя на земле», <теми>, которые сделались типами. Те же, которые не выработали в себе ничего оригинального, разлагаются бесследно на первоначальные элементы. Отрицая личность у большинства, Гете не ставит даже вопроса в виду такого ненормального, безнравственного явления, почему не все могут быть поэтами, учеными? Почему не все могут участвовать в науке и искусстве, ибо только участием в них можно развить в себе личность, а следовательно, по Гете, и бессмертие. Гете не замечает, что он и ему подобные могут потому и делаться бессмертными, что большинство, трудящееся на них, лишено бессмертия. Но бессмертие его только книжное: бессмертен он только своими сочинениями и в читающих его сочинения» (III, 491). В этом контексте вполне закономерной выглядит финальная оценка «Фауста»: «Предмет поэмы “Фауст” — не великое, мировое дело, если только под мировым делом не признавать всеобщее <взаимное> отчуждение, отречение от отечества и братства, подчинение слепой силе (духу земли). Фауст не оплакивает раздор, а вызывает Елену, как источник вражды. Поэма согласно с духом Европы не осуждает уже раздора, а возводит свободу, независимость друг от друга в великий идеал, в самом соединении видит лишь средство отстаивать взаимное отчуждение, свободу» (III, 504).

Обращаясь к естественнонаучным взглядам Г., к его теории «метаморфозы растений», разработанной в 1790 г., согласно которой все органы высших (листостебельных растений) построены по одному образцу — по образцу листа, Ф. пишет: «Привести все растительное царство к одному типу, к семенодоле, к листку и корешку — это не значит еще открыть мировой смысл растения. Сознание человеческое имеет свои права в целом. Сознание себя смертным, сознание утрат дает смысл растительной жизни. <…> Для существа, сознающего утраты, недостаточно привести весь растительный мир к позвонку или к нервному узлу, заключенному в нем, нужно еще отыскать связь, переход между семенодолею и позвонком, чтобы воспроизвести из последнего череп и головной мозг» (III, 509). Оценивая стремление Г. подтвердить единство строения животного и человеческого организма, Ф. акцентирует восходящее развитие живых форм к человеку как сознающему, чувствующему, действующему существу и подчеркивает, что теория единства живых организмов по-настоящему может раскрыть свое значение только в воскресительной перспективе: «Кости, немые для Фауста, говорили Гете о своем сходстве, другим они говорили о своем различии, но ни синтез, ни анализ не составляют конечной цели, восстановление <жившего, но умершего> лишь может быть ею. <…> Но если бы он во всех телах, организмах прозрел метаморфозу нервного узла, от остеологического типа перешел к физиологическому, то и тогда не была бы понятна самая возможность удовлетвориться отвлеченными представлениями. За такое открытие Гете заслуживал докторского диплома. Фауст <же> не заслужил и степени доктора, так как для него кости были совершенно немы, но звания человека и тем паче сына человеческого не достоин был ни тот, ни другой. Для сына же человеческого кости не были бы немы, а сказали бы о том, что они некогда жили, утратили жизнь, и спросили бы, оживут ли они, т. е. такую мысль пробудили бы они в человеческом существе, и если бы это существо стало доктором естественных наук, то метаморфоза для него стала бы реморфозою, т. е. восстановлением прежнего образа, патроморфозою» (III, 509).

Соч.: Гёте И.В. Фауст / Пер. Н.А. Холодковского, под ред. М.Л. Лозинского, предисл. В.М. Жирмунского. Ч. 1–2. Пб.; М.: Гос. изд., 1922;  Гёте И. Статьи и мысли об искусстве. М., 1936.

Лит.: Кожевников 2004; Семенова 2004.

В.В.  Варава