Братотворение

БРАТОТВОРЕНИЕ — один из ключевых терминов учения Ф., обозначающий необходимую в рамках общего дела социально-историческую практику, направленную на восстановление нравственно-родственных связей людей, трансформацию гражданского общества в союз братьев по рождению. В логике супраморализма, Б. есть признание сынами своего братства по отцам-отечеству и объединение в братско-сыновнем союзе для возвращения жизни умершим отцам.

Обычай Б. известен с древних времен как особый ритуал побратимства, свойственный культурам разных народов и вероисповеданий. В традиционных обществах известны различные формы символического родства: кумовство, «соотцовство», «названое братство» (См.: Ткаченко А.А. Братотворение // Православная энциклопедия. Т. 6. М., 2003. С. 190–194), которые позволяли решать вопросы имущественного наследования, номинального продолжения рода, устанавливали особый характер социальных отношений и выполняли общественно-политическую функцию (как договор представителей мировой правящей элиты).

Возникший на их основе христианский обряд Б. проводился с первых веков христианства в виде ритуального развития таинства Крещения, означавшего вступление нового члена в семью верующих как члена «крестного братства». Христианский чин Б. представлял собой особую церковную процедуру вступления в дружественный союз, породнения двух (иногда трех) людей, не связанных кровнородственными отношениями, но признающих духовное родство, взаимное сердечное расположение и готовность к самопожертвованию ради своего брата. Примерами истинного братолюбия в христианстве служат апостолы и прославляемые церковью мученики Сергий и Вакх, Кир и Иоанн, Косма и Дамиан. Чинопоследование имело сложный характер, включало процедуры Причащения, чтения Священного Писания, специальных молитв, ектений, песнопения, обет взаимного послушания, особый ритуал (См.: Там же). В христианской практике Б. играло роль церковного благословения участников ритуала на тесное духовное общение; их братские отношения были призваны воспитывать совершенную любовь к ближнему, преодолевающую рознь и ненависть, умиротворяющую даже врагов. Вследствие произошедшего со временем искажения смысла Б., злоупотреблений чин был исключен из христианской традиции. Одной из причин запрета было проникновение в христианский обряд языческих элементов (См.: Там же).

Ф. осмыслил церковный обряд Б. в активно-христианском целеполагании. Признавая изначальную глубину и супраморалистический потенциал Б. в проекте общего дела, мыслитель видел ограниченность реальной практики обряда: отделенное от литургии, Б. уже на требовало усыновления, т. е. познания общих отцов-предков, признания природно-обусловленного происхождения от единых прародителей в качестве натуральной основы братства, а значит и естественной родственности всех сынов как братьев. Вместе с этим и усыновление приобрело не всеобщее, а частное значение. И даже существование особого чина усыновления «нимало не содействовало общему усыновлению, практическим, деловым приложением коего может быть только всеобщее воскрешение и приготовление к нему» (I, 117). И потому Б. «из всеобщего сделалось частным, братство установлялось уже не между всеми, а только между двумя» (I, 116), тогда как супраморализм исходит из принципа всеобщности: именно по общности всех праотцев все сыновья изприродно уже должны признать себя братьями. В результате, «частные радости и скорби не делались общими; чуждость была сильнее единства, братства; не могло быть уже и общего, сыновнего дела» (I, 118). В конечном счете, «несоответствие… союза, который установлялся особым чином братотворения, союзу христианскому, как союзу всеобщечеловеческому, привело к уничтожению и самого чина братотворения, который был не только оставлен, но и осужден» (I, 117). Вместо сущностного (по отцам), основанного на общности праха всех предков, Б. стало символическим (по социальным отношениям), ограничивающимся выражением личной дружественности и родственности душ. Ритуально-символическое Б. не нуждается в родственном посредничестве отцов, оставляемых «во гробах», а их осиротелых потомков оставляющим блудными сынами, утратившими чувство братского единства и родственности. В таком случае Б. как «дело братского объединения», внутреннего «соединения в чувстве, мысли и деле» сынов по отношению к их умершим отцам, подменялось «делом внешнего примирения без внутреннего» (IV, 70), вырождалось в гражданские отношения и стремление к формальному умиротворению. Ф. полагал, что чин Б. должен приобрести литургическую полноту и тем самым стать нравственно-логически обязательным звеном патрофикации, осуществляемой от усыновления всем отцам, как одному отцу, через просвещенное и полное отцепознание к братотворению для отцетворения, возвращения к праху отцов и восстановления всеобщего отечества. Совершаемое как обряд в ходе храмового богослужения, Б. должно стать образовательным средством внехрамовой службы. Только в этом случае Б. получит естественное (всеотеческое) основание и обретет всеобщий (всесыновний) характер, «и хлеб будет преломлен по-братски, и чаша обойдет всех, и братский труд будет направлен к истинной цели» (I, 123).

В учении Ф. Б. — активное преодоление небратства и сиротства сынов человеческих, всеобщей неродственности и чуждости людей — «очужетворения» (III, 253), — поражающего несовершеннолетнее общество в ходе его цивилизационного развития; это исполняемое в ходе общего дела восстановление натурально-родственных связей на основе сыновней любви к отцам-предкам — как сынов одного праотца, и следовательно, родных братьев по общему для них отцу-отечеству. Таким образом, Б. — это сознательное противодействие совершеннолетнего общества энтропии чувства родового единства, нравственное социально-историческое пресуществление небратства в братство. Б. как супраморалистическая практика означает переход общества из небратского состояния в братское.

В учении Ф. Б. нравственно-логически сопряжено с патрофикацией; в неразрывности они задают двуединый целевой вектор «братотворение для отцетворения» (III, 309), в к-ром одно содержательное начало не может обрести полноту смыслового объема без исчерпывающего раскрытия смысла другого начала. В синкретическом сплаве проективных задач общего дела братотворение заключается «в объединении сынов для возвращения жизни отцам» (I, 402), т. е. в общебратском единении живущих для воскрешения умерших. В строгом смысле, терминологической единицей философии общего дела является не «братотворение», а семантически целостная двуначальная лексема «братотворение для воскрешения» (в развернутой формулировке — «братотворение через отцепознание… для всеобщего отцевоссоздания» (III, 337)), в к-рой воскрешение задает цель и определяет содержание Б. Братотворение вне и помимо задачи воскрешения у Ф. принципиально неопределимо, поскольку выходит за пределы безусловного, сверхнравственно предписываемого сынам долга по отношению к отцам; оно неизбежно окажется нравственно ущербным и социологически фальсифицированным. Т. о., Ф. утверждает супраморалистический принцип: братство сынов, также как и бессмертие человека, практически невозможны и нравственно немыслимы без воскрешения отцов. Он настаивает, что только «соединение для воскрешения становится братотворением, душетворением, оживотворением, тогда как удаление сынов от праха отцов создает безжизненные, бездушные общества» (I, 136), только в воскрешении отшедших отцов братство живых сынов может осознать и реализовать себя; «в воскрешении же, или отцетворении чрез братотворение, заключается и истина, и благо, и красота нетления» (III, 309), т. е. жизнь бессмертная.

Подобным же образом, логически сдвоенный термин «братотворение через усыновление» тоже является причинно-следственной связкой, означающей осознание себя братом через осознание себя сыном, т. е., по всеотеческой логике, природное, самим рождением предопределенное братское родство людей устанавливается (проективно восстанавливается) при установлении (возрождении, первоначально лишь в виде знания отцов, отечествоведения, а затем и действительного возвращения блудных сынов в отеческий дом) сыновнего родства с отцом — общим для них отцом-предком.

Начальным импульсом Б. служит осознание человеком себя как сына умершего отца — потомком предков всего рода и биологическим наследником исторически единого рода людского. Чувство потери отца и утраты всеобщего отечества вызывает раскаяние осиротевших детей в отчуждении от родителей и вытеснении их из жизни, т. е. в смертном разрыве родственного чувства, приводит сынов к осознанию их собственной междубратственной родственности, к-рая в цивилизации подменяется гражданскими отношениями, — к пониманию братственности самих сынов по отцу. Активное раскаяние уже есть признание долга детей перед ушедшими родителями — «долга душеприказчества», нравственно требующего исполнения и искупления через общее дело, состоящее в познании отцов, т. е. усыновлении, в восстановительном братотворении для отцетворения, знаменующих возобновление братства, возвращение жизни отцам и обретение человеком бессмертия — возрождение целокупного отечества и окончание сиротства в осуществлении всеобщей патрофикации.

Источником и религиозным выражением идеи Б. Ф. считал христианское вероучение, особенно в его православном исповедании. Православие, по мысли философа, изначально «есть сокрушение о разъединении (печалование) и желание полноты объединения по пространству (всех живущих), по времени (всех умерших), по силе (воскрешение в жизнь неразрывную)» (I, 123). Именно христианское понятие сына человеческого, указывающее каждому на его смертного отца, а значит возбуждающее сыновнее чувство и долг воскрешения, уже требовавший объединения всех сынов в братский союз, стало центром кристаллизации учения Ф. Он переосмысливает события библейской истории, православные таинства и обряды в логике супраморализма. Так, по мнению философа общего дела, православное крещение уже «есть начало усыновления, а Преображение… есть завершение дела братотворения чрез усыновление» (I, 71); и сам храм — это «форма, в которой человечество принимает вид братства» (I, 300), должного перерасти в истинное братство уже в новой, внехрамовой литургии. Заповедь всеобщего собирания «шедшее, научите вся языки» во имя Триединого Бога Ф. адаптирует к проекту патрофикации следующим образом: «объединение или братотворение чрез усыновление Богу отцов, не мертвых, а живых, для исполнения долга к тем, от которых мы получили жизнь, ко всем отцам, как одному отцу, для исполнения притом этого долга всеми своими силами и способностями и искусством, а не одною лишь молитвою» (IV, 97). Религиозно выраженным началом опыта Б. Ф. считал Пасху, как призыв к проективно оцеленному «объединению на взаимознание» (III, 317), и через это — к подлинному братству в общем деле патрофикации.

Положительно оценивая братотворительный потенциал православия, Ф. в то же время аргументировано критиковал в этом аспекте другие христианские конфессии и иные вероучения. Так, влияние на мирскую жизнь католицизма, в к-ром само «орудие братотворения — исследование причин небратского состояния» (IV, 49) отвергалось как ересь, Ф. характеризовал как работворение; а в протестантизме он видел разрушительное начало, выражающееся «в разъединении, индивидуализме чрез освобождение от долга душеприказчества» (I, 145).

Рассматривая задачу воскрешения отцов как единственное, нравственно-естественное основание для Б., Ф. все другие цели объединения сынов изобличал как мнимые, способные породить лишь социологические формы бездушного единства, привести к отрицательному, ложному совершеннолетию общества, в к-ром происходит смертоносная подмена и измена братских канонов бытия небратскими и противобратскими: «замена отечества государством, братства — гражданством, замена воскрешения искусством, т. е. забавами, играми» (I, 136). Истинной, священной политической формой государственной власти, дееспособной в осуществлении Б. «для исполнения долга душеприказчества», Ф. полагал самодержавие, поскольку «душеприказчество и есть сущность самодержавия» (II, 18). Б., понимаемое как исполнение активно-христианского долга и как активно-историческое творчество, служит в философии общего дела нравственно-функциональным признаком «положительного истинного совершеннолетия» (I, 136) общества. Всебратское объединение сынов, «которое есть и умиротворение, и братотворение», во всеотечестве, по мысли Ф., «есть единственно естественное дело или акт природы, переходящей от слепоты к знанию и управлению собою» (III, 309).

Полное Б. совершается в виде внехрамовой литургии; содержание и смысл к-рой должен исходить из активного понимания христианского вероучения, в духовном лоне православия становящегося вероисполнением: «православие не есть только печалование о розни и гнете: но оно выработало в своем обряде, в своей литургии и примирительную форму, указало и самый путь примирения. Для осуществления умиротворения или братотворения нужно, чтобы сама жизнь стала подобною литургии, стала бы внехрамовою литургиею» (II, 331). Обсуждение и признание деятельного потенциала христианства, его социально-исторических задач и функций Ф. предполагал темой специально созванного вселенского Собора: он должен «признать за христианством активное дело и сделаться постоянным, а не временным только органом братотворения» (I, 310). Естественным — отечественным — методом внехрамовой «литургии братотворения» (I, 119) служит всеобщее воскрешение, определяющее абсолютный центр и универсальную значимость общего дела: «нет у сынов человеческих другого средства для восстановления братства, кроме всеобщего воскрешения отцов» (II, 361). Т. о., синтетическая неразделимость задач общего дела, их практическое («диалектическое») взаимоединство и взаимообусловленность в общем потоке деятельной энергии социально-исторически-христианского активизма, создает замкнутый причинно-следственный контур, в к-ром принцип «братотворение для отцетворения» супраморалистически обращается в принцип «отцетворение для братотворения», или братотворение через воскрешение, возрождающее отечество и тем самым, через восставших к пакибытию отцов, возобновляющее и телесно воплощающее родственные связи сынов.

Внехрамовая литургия совершается просвещенным и отечески воспитанным сыновством. Такие качества проективно вырабатываются и раскрываются «всеобщим обязательным воспитанием» (II, 31), обучением и образованием сынов: сама история как учебный предмет и как отечествоведение, в понимании Ф., «есть усыновление, т. е. сознание учащимися себя сынами» (III, 388); из слов заповеди «шедше, научите вся языки», он выводит заповедь «сынотворения» (III, 427): «о научении сыновним обязанностям для исполнения долга или завета отеческого» (II, 352–353), о всеобщем образовании сынов для «познания слепой смертоносной силы и обращения ее в живоносную» (II, 353). Просвещение и научение требует учреждения особых школ-храмов и школ-музеев, к-рые становятся центрами собирания блудных сынов и средствами их Б. При этом само богослужение, расширяясь до внехрамовой литургии, должно из обряда выйти в жизнь, превратиться в образовательное средство, тогда и жизнь «будет, должна стать братотворением» (I, 119).

Задача усыновления и Б. — познания отцов, воспитания и образования сына человеческого в ветхом человеке для исполнения долга воскрешения — проективно требует развития науки в ее синтетическом единстве с искусством и религией: «обращение праха в самое тело отцов и оживотворение их… требует всеобщего познавания» (III, 318–319). При этом сами науки должны обрести единство, глубину и полноту знания, необходимого для Б. и действительной патрофикации; отдельные научные дисциплины и направления должны стать единой и всеобщей наукой, в к-рой «все должны быть познающими и всё должно быть предметом знания» (II, 77). Такая форма организации научного знания представлялась Ф. возможной и необходимой в расширенных границах астрономии, как «самое простое, естественное» (I, 43) соединение всех наук. Познавательный сплав в астрономии, становящийся методологическим фундаментом школы Б. и отцетворения, исследовательским центром «музея-храма всех предков», предполагает организацию «всенаучного» съезда, его слияние со «всехудожественным» съездом, соединяющим все виды искусств, и вселенским собором (См.: II, 297).

С братотворением Ф, связывал перспективу прекращения международной вражды, окончательного и полного примирения. Восстановление братства всех сынов, совершаемое путем познания всеобщего отечества (усыновления), в смысловых координатах супраморализма означает подлинное умиротворение через Б. Обретение единого, обратотворенного планетарного отечества в составе всех отцов-предков всех исторических отечеств упраздняет все виды неродственности и раздельности, примиряет все виды конкуренции и вражды, и потому воссозданное всеземное отечество уже не нуждается в защите от внешних сил. Т. о., социально-внешнее, международное примирение обуславливается родственно-внутренним, межбратственным; умиротворение в истинном содержании есть всепрощающее Б.; «когда же состоится умиротворение… тогда защита праха отцов обратится в возвращение ему жизни, в отцетворение» (II, 288). На начальном, познавательном этапе — в отечествоведческом представлении — сама Земля становится планетным прахом отшедших в глобально-историческом времени отцов.

Вопрос умиротворения, в его бескомпромиссной супраморалистической постановке, по мнению Ф., должен быть включен для обсуждения в повестку международного Конгресса, который «мог бы положить истинное начало истории в ее должном смысле, т. е. начать международное исследование вопроса о прародине» (II, 327), а затем «обратить международность в братство, и это было бы братотворение, т. е. высшая степень умиротворения» (Там же).

Умиротворение в широком понимании — как избытие всякой розни в мире, преодоление всех видов неродственности в обществе и природе — восстановление родственных отношений между людьми и установление родственности отношений человека с природой — возможно лишь в познании «сил естества» и управлении ими «совокупными силами всего рода человеческого» (III, 79), т. е. в регуляции. Осуществление регуляции, сознательно-мирового единения начал, как необходимого следствия Б., приобретающего многовекторный характер, требует, по учению Ф., введения всеобщеобязательной воинской повинности, заключающейся в естествоиспытательной деятельности, направленной на изучение «силы рождающей в воссозидающую и умерщвляющей в оживляющую» (III, 309).

Ф. обосновывает регуляцию как сознательное деятельное «исполнение наибольшей заповеди — отцетворения через Б.; заповеди, требующей «соединения всех сил всех людей в любви к Богу отцов не мертвых, а живых», следуя которой человек «воскресению гнева» (Апокалипсис) активно-исторически противопоставляет «воскресение ликования» (всеобщее воскрешение), и в тягле общего дела вытруживает апотеозис, уподобляющий его Богу. «Чтобы стать небесными силами, нужно объединение, умиротворение, несмотря на противодействие слепой силы, олицетворенной в образе апокалипсического дракона… понимая под драконом силу, противодействующую объединению, т. е. братотворению чрез усыновление для исполнения долга к отцам» (III, 375) — призывал мыслитель. Братский союз сынов человеческих, «объединенных внутренне и внешне по образу Божественного Триединства», преображается в общество по типу Св. Троицы — «становится многоединством всех миров чрез воскрешенные поколения как проявление внемирного, потустороннего Триединства в посюстороннем» (II, 164)».

Лит.: Ткаченко А.А. Братотворение // Православная энциклопедия. Т. 6. М., 2003. С. 190–194; Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. М., 1990; Громыко М.М. Обычай побратимства в былинах // Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984. С. 116–125.

А.А. Оносов