Аристотель: различия между версиями

Материал из Энциклопедии
Перейти к: навигация, поиск
 
(не показано 7 промежуточных версий этого же участника)
Строка 1: Строка 1:
[[Файл:Бюст_Аристотеля.jpg|right|260px|мини|Аристотель]]'''АРИСТОТЕЛЬ '''Стагирит''' '''(Aristoteles) (384, Стагир — 322 до н.э., Халкида, о. Эвбея) — крупнейший др.-греч. философ и ученый-энциклопедист, создавший универсальную систему знаний и классификацию наук, основанную на опытном отношении к миру.
+
[[Файл:Бюст_Аристотеля.jpg|right|260px|мини|Аристотель]]'''АРИСТОТЕЛЬ '''Стагирит''' '''(Aristoteles) (384, Стагир — 322 до н.э., Халкида, о. Эвбея) — крупнейший древнегреческий философ и ученый-энциклопедист, создавший универсальную систему знаний и классификацию наук, основанную на опытном отношении к миру.
  
 
Философия А. оказала огромное влияние на развитие всей последующей европейской философии, преимущественно ее рационалистической линии. А. пользовался большим авторитетом в схоластике (Альберт Великий, Фома Аквинский). В Новое и новейшее время его идеи использовали философы различных направлений (от неосхоластики до неотомизма).  
 
Философия А. оказала огромное влияние на развитие всей последующей европейской философии, преимущественно ее рационалистической линии. А. пользовался большим авторитетом в схоластике (Альберт Великий, Фома Аквинский). В Новое и новейшее время его идеи использовали философы различных направлений (от неосхоластики до неотомизма).  
  
В текстах Ф. имя А. встречается нередко в различных контекстах. А. привлекал внимание Ф. своим опытным, а не отвлеченным подходом к познанию мира, в результате которого мир представлялся в принципе познаваемым средствами научной методологии. ''В.А. Кожевников'' дает следующую характеристику А., которая объясняет положительное отношение к нему Ф.: «В лице А. оно (отношение к природе. — ''В. В.'') сделало колоссальный шаг вперед. Среди стольких заслуг трезвого ума великого Стагирита, быть может высшей следует считать убеждение в необходимости ''универсального знания''. Ему было ясно, что только полное всеобъемлющее ведение может стать совершенным знанием. Отсюда энциклопедическое, полигисторское направление его деятельности; отсюда столь сосредоточенное внимание даже на таких кажущихся мелочах в жизни природы, снисходить до которых считалось недостойным мудреца у более тщеславных умов; отсюда же, наконец, высшая оценка опыта, доведенного до активного воздействия на силы природы» (''Кожевников ''2004, с. 313). Однако отношение к древнегреческому философу у Ф. двойственное. Критически относясь ко всей традиции западноевропейской философии как к традиции отвлеченного знания, и в том числе к «ученому сословию» как главному представителю и носителю такого знания, А. выпадает из этой традиции. Можно сказать, что А. у Ф. занимает исключительно привилегированное положение, поскольку лишь у него он увидел синтез знания и действия. Характерны в этом отношении следующие слова Ф. из его работы ''«Вопрос о братстве, или родстве…»'': «Аристотеля можно считать отцом ученого сословия, а между тем этому философу приписывается такое выражение: “Мы знаем только то, что сами можем сделать”, — выражение, которое, очевидно, не допускает отделения знания от действия, т. е. выделения ученых в особое сословие. И вот, хотя прошло более двух тысяч лет со времени Аристотеля, но до сих пор не было еще ни одного мыслителя, который бы это именно начало, этот критерий — доказательство знания действием — поставил во главу своего учения» (I, 57). Эту мысль Ф. повторяет неоднократно, например, приводя ее в качестве цитаты в статье «Творение и воссоздавание» (II, 77) или в статье «Панлогизм или иллогизм?» (II, 105), посвященной критическому разбору взглядов Гегеля. В статье «Цена жизни» Ф. высоко оценивает деятельность Александра Македонского, который, будучи учеником А., соединяет «в себе дело и знание… переносит западное знание в страну веры, на Восток. Поход Александра был и ученою экспедициею, создавшею Александрийский музей, через который ''учения Востока'' стали известны Западу» (III, 549). В другом месте Ф. прямо говорит, что А. был «отцом Александрийского музея» (I, 213), поскольку он опирался на земной опыт, историю, память. В результате рождается «новая муза», «муза опытных наук». Этот тезис А. означает у Ф. превращение ''гносеологии'' в ''гносеургию'', то есть в познание делом. Если бы этот принцип был воплощен в действительность, тогда, согласно Ф.: «это был бы проект обращения слепой силы в разумную, осуществление которого и доказало бы, что жизнь — дар не случайный и не напрасный» (I, 57). В тоже время, следуя своей общей критической установке по отношению к философии как отвлеченному знанию без дела, Ф. выражает отрицательное отношение и к А., который, наряду с Платоном стоял во главе такого знания. Называя философов своим излюбленным выражением «блудные сыны», Ф. пишет во второй части «Вопроса о братстве, или родстве…»: «Лучше быть самым низшим, самым последним из ''«сынов человеческих''», чем царем всех избранных умов, каковы Платон, Аристотель — словом, все философы от Фалеса и до последнего по времени, которые не умели понять, что и они «блудные сыны», т. е. братья наши. Мировой бог философов есть бог только живущего поколения, а не живых в христианском смысле» (I, 124). В работе «Собор» Ф. делает важнейшее для всего его учения разделение между словами Дельфийского оракула: «Познай самого себя» и евангельским призывом: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Божие». Если первый совет направлен на индивидуальное познание и спасение, отрицающее его всеобщее, вселенское измерение, то второй как раз говорит об общем спасении, возможном лишь через покаяние. Радикализацию тезиса Дельфийского оракула Ф. видит именно у А.: «Другое изречение того же оракула, которое стало основою ифики Аристотеля, уже предполагает первое изречение, т. е. знание только себя (личности), и дает совет — “ничего слишком” или “все в меру”, т. е. мера самое лучшее; совет этот относится, очевидно, к личностям, взятым в отдельности, а не в их совокупности» (I, 358). Примечательно то, что А., напряду с Платоном выступает у Ф. символом «небратства». Анализируя картину Рафаэля «Афинская школа, он пишет: «Картина, изображающая философию, хотя и называется афинскою школою, но вернее бы назвать ее спором; в самой середине этой картины изображены Платон и Аристотель, и, судя по тому, что один из них указывает на небо, а другой на землю, между ними не могло быть других отношений, кроме полемических» (I, 323). Тот же тезис Ф. повторил в статье «Единства истории и астрономии», в которой разъединению земли (А.) и неба (Платон) он предлагает альтернативу «действующей руки», а не только указующей. Он пишет: «Рафаэль в своей картине “Афинская школа” изобразил Платона указывающим ''на небо'', а Аристотеля — ''на землю''. Такое изображение относится к докоперниканскому времени. Коперник мог бы сказать Платону, указывающему на небо, что и земля на небе, а Аристотелю, указывающему на землю, мог быть сказать, что и ''на небе'' есть ''земли''. Такую же философию, какой учил Кант, т.е. предопытную, идеальную, можно изобразить указанием не на небо и не на землю, а ''на себя, на орган идей''. Таким указанием на себя, на голову может быть представлена и вся послекантовская философия. Но только тогда, когда будет понято, что мысленное не есть только мнимое, хотя не есть и действительное, а ''проективное'', которое должно быть осуществлено, т.е. мысль должна быть ''всеобщим делом'', тогда к указанию одною рукою на голову нужно присоединить ''указание другою рукою'' на внешний мир, который должен быть управляем мыслию. Еще лучше другую руку представить ''действующею'', а не указывающею лишь (III, 365). И в этом, согласно Ф. суть проективного, всеобщего дела, в котором бы примирились и «поклонники неба» и «поклонники земли»; и крестьяне, и горожане.  
+
В текстах Ф. имя А. встречается нередко в различных контекстах. А. привлекал внимание Ф. своим опытным, а не отвлеченным подходом к познанию мира, в результате которого мир представлялся в принципе познаваемым средствами научной методологии. ''В.А. Кожевников'' дает следующую характеристику А., которая объясняет положительное отношение к нему Ф.: «В лице А. оно (отношение к природе. — ''В. В.'') сделало колоссальный шаг вперед. Среди стольких заслуг трезвого ума великого Стагирита, быть может высшей следует считать убеждение в необходимости ''универсального знания''. Ему было ясно, что только полное всеобъемлющее ведение может стать совершенным знанием. Отсюда энциклопедическое, полигисторское направление его деятельности; отсюда столь сосредоточенное внимание даже на таких кажущихся мелочах в жизни природы, снисходить до которых считалось недостойным мудреца у более тщеславных умов; отсюда же, наконец, высшая оценка опыта, доведенного до активного воздействия на силы природы» (''Кожевников ''2004, с. 313). Однако отношение к древнегреческому философу у Ф. двойственное. Критически относясь ко всей традиции западноевропейской философии как к традиции отвлеченного знания, и в том числе к «ученому сословию» как главному представителю и носителю такого знания, А. выпадает из этой традиции. Можно сказать, что А. у Ф. занимает исключительно привилегированное положение, поскольку лишь у него он увидел синтез знания и действия. Характерны в этом отношении следующие слова Ф. из его работы ''«Вопрос о братстве, или родстве…»'': «Аристотеля можно считать отцом ученого сословия, а между тем этому философу приписывается такое выражение: “Мы знаем только то, что сами можем сделать”, — выражение, которое, очевидно, не допускает отделения знания от действия, т. е. выделения ученых в особое сословие. И вот, хотя прошло более двух тысяч лет со времени Аристотеля, но до сих пор не было еще ни одного мыслителя, который бы это именно начало, этот критерий — доказательство знания действием — поставил во главу своего учения» ({{s|I, 57|1|57}}). Эту мысль Ф. повторяет неоднократно, например, приводя ее в качестве цитаты в статье «Творение и воссоздавание» ({{s|II, 77|2|77}}) или в статье «Панлогизм или иллогизм?» ({{s|II, 105|2|105}}), посвященной критическому разбору взглядов Гегеля. В статье «Цена жизни» Ф. высоко оценивает деятельность Александра Македонского, который, будучи учеником А., соединяет «в себе дело и знание… переносит западное знание в страну веры, на Восток. Поход Александра был и ученою экспедициею, создавшею Александрийский музей, через который ''учения Востока'' стали известны Западу» ({{s|III, 549|3|549}}). В другом месте Ф. прямо говорит, что А. был «отцом Александрийского музея» ({{s|I, 213|1|213}}), поскольку он опирался на земной опыт, историю, память. В результате рождается «новая муза», «муза опытных наук». Этот тезис А. означает у Ф. превращение ''гносеологии'' в ''гносеургию'', то есть в познание делом. Если бы этот принцип был воплощен в действительность, тогда, согласно Ф.: «это был бы проект обращения слепой силы в разумную, осуществление которого и доказало бы, что жизнь — дар не случайный и не напрасный» ({{s|I, 57|1|57}}). В тоже время, следуя своей общей критической установке по отношению к философии как отвлеченному знанию без дела, Ф. выражает отрицательное отношение и к А., который, наряду с Платоном стоял во главе такого знания. Называя философов своим излюбленным выражением «блудные сыны», Ф. пишет во второй части «Вопроса о братстве, или родстве…»: «Лучше быть самым низшим, самым последним из ''«сынов человеческих''», чем царем всех избранных умов, каковы Платон, Аристотель — словом, все философы от Фалеса и до последнего по времени, которые не умели понять, что и они «блудные сыны», т. е. братья наши. Мировой бог философов есть бог только живущего поколения, а не живых в христианском смысле» ({{s|I, 124|1|124}}). В работе «Собор» Ф. делает важнейшее для всего его учения разделение между словами Дельфийского оракула: «Познай самого себя» и евангельским призывом: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Божие». Если первый совет направлен на индивидуальное познание и спасение, отрицающее его всеобщее, вселенское измерение, то второй как раз говорит об общем спасении, возможном лишь через покаяние. Радикализацию тезиса Дельфийского оракула Ф. видит именно у А.: «Другое изречение того же оракула, которое стало основою ифики Аристотеля, уже предполагает первое изречение, т. е. знание только себя (личности), и дает совет — “ничего слишком” или “все в меру”, т. е. мера самое лучшее; совет этот относится, очевидно, к личностям, взятым в отдельности, а не в их совокупности» ({{s|I, 358|1|358}}). Примечательно то, что А., напряду с Платоном выступает у Ф. символом «небратства». Анализируя картину Рафаэля «Афинская школа, он пишет: «Картина, изображающая философию, хотя и называется афинскою школою, но вернее бы назвать ее спором; в самой середине этой картины изображены Платон и Аристотель, и, судя по тому, что один из них указывает на небо, а другой на землю, между ними не могло быть других отношений, кроме полемических» ({{s|I, 323|1|323}}). Тот же тезис Ф. повторил в статье «Единства истории и астрономии», в которой разъединению земли (А.) и неба (Платон) он предлагает альтернативу «действующей руки», а не только указующей. Он пишет: «Рафаэль в своей картине “Афинская школа” изобразил Платона указывающим ''на небо'', а Аристотеля — ''на землю''. Такое изображение относится к докоперниканскому времени. Коперник мог бы сказать Платону, указывающему на небо, что и земля на небе, а Аристотелю, указывающему на землю, мог быть сказать, что и ''на небе'' есть ''земли''. Такую же философию, какой учил Кант, т.е. предопытную, идеальную, можно изобразить указанием не на небо и не на землю, а ''на себя, на орган идей''. Таким указанием на себя, на голову может быть представлена и вся послекантовская философия. Но только тогда, когда будет понято, что мысленное не есть только мнимое, хотя не есть и действительное, а ''проективное'', которое должно быть осуществлено, т.е. мысль должна быть ''всеобщим делом'', тогда к указанию одною рукою на голову нужно присоединить ''указание другою рукою'' на внешний мир, который должен быть управляем мыслию. Еще лучше другую руку представить ''действующею'', а не указывающею лишь ({{s|III, 365|3|365}}). И в этом, согласно Ф. суть проективного, всеобщего дела, в котором бы примирились и «поклонники неба» и «поклонники земли»; и крестьяне, и горожане.  
  
 +
 +
'''Федоров:''' '''I,''' {{f-|1|12}}, {{f-|1|57}}, {{f-|1|124}}, {{f-|1|209}}, {{f-|1|213}}, {{f-|1|323}}, {{f-|1|327}}, {{f-|1|328}}, {{f-|1|340}}, {{f-|1|358}}, {{f-|1|488}}, {{f-|1|503}}; '''II,''' {{f-|2|77}}, {{f-|2|93}}, {{f-|2|493}}, '''III,''' {{f-|3|122}}, {{f-|3|365}}, {{f-|3|492}}, {{f-|3|549}}; '''Д,'''{{f-|5|114}}.
  
 
'''Соч.: '''''Аристотель. ''Сочинения: В 4 т. М., 1975–1981.
 
'''Соч.: '''''Аристотель. ''Сочинения: В 4 т. М., 1975–1981.

Текущая версия на 23:23, 16 января 2021

Аристотель

АРИСТОТЕЛЬ Стагирит (Aristoteles) (384, Стагир — 322 до н.э., Халкида, о. Эвбея) — крупнейший древнегреческий философ и ученый-энциклопедист, создавший универсальную систему знаний и классификацию наук, основанную на опытном отношении к миру.

Философия А. оказала огромное влияние на развитие всей последующей европейской философии, преимущественно ее рационалистической линии. А. пользовался большим авторитетом в схоластике (Альберт Великий, Фома Аквинский). В Новое и новейшее время его идеи использовали философы различных направлений (от неосхоластики до неотомизма).

В текстах Ф. имя А. встречается нередко в различных контекстах. А. привлекал внимание Ф. своим опытным, а не отвлеченным подходом к познанию мира, в результате которого мир представлялся в принципе познаваемым средствами научной методологии. В.А. Кожевников дает следующую характеристику А., которая объясняет положительное отношение к нему Ф.: «В лице А. оно (отношение к природе. — В. В.) сделало колоссальный шаг вперед. Среди стольких заслуг трезвого ума великого Стагирита, быть может высшей следует считать убеждение в необходимости универсального знания. Ему было ясно, что только полное всеобъемлющее ведение может стать совершенным знанием. Отсюда энциклопедическое, полигисторское направление его деятельности; отсюда столь сосредоточенное внимание даже на таких кажущихся мелочах в жизни природы, снисходить до которых считалось недостойным мудреца у более тщеславных умов; отсюда же, наконец, высшая оценка опыта, доведенного до активного воздействия на силы природы» (Кожевников 2004, с. 313). Однако отношение к древнегреческому философу у Ф. двойственное. Критически относясь ко всей традиции западноевропейской философии как к традиции отвлеченного знания, и в том числе к «ученому сословию» как главному представителю и носителю такого знания, А. выпадает из этой традиции. Можно сказать, что А. у Ф. занимает исключительно привилегированное положение, поскольку лишь у него он увидел синтез знания и действия. Характерны в этом отношении следующие слова Ф. из его работы «Вопрос о братстве, или родстве…»: «Аристотеля можно считать отцом ученого сословия, а между тем этому философу приписывается такое выражение: “Мы знаем только то, что сами можем сделать”, — выражение, которое, очевидно, не допускает отделения знания от действия, т. е. выделения ученых в особое сословие. И вот, хотя прошло более двух тысяч лет со времени Аристотеля, но до сих пор не было еще ни одного мыслителя, который бы это именно начало, этот критерий — доказательство знания действием — поставил во главу своего учения» (I, 57). Эту мысль Ф. повторяет неоднократно, например, приводя ее в качестве цитаты в статье «Творение и воссоздавание» (II, 77) или в статье «Панлогизм или иллогизм?» (II, 105), посвященной критическому разбору взглядов Гегеля. В статье «Цена жизни» Ф. высоко оценивает деятельность Александра Македонского, который, будучи учеником А., соединяет «в себе дело и знание… переносит западное знание в страну веры, на Восток. Поход Александра был и ученою экспедициею, создавшею Александрийский музей, через который учения Востока стали известны Западу» (III, 549). В другом месте Ф. прямо говорит, что А. был «отцом Александрийского музея» (I, 213), поскольку он опирался на земной опыт, историю, память. В результате рождается «новая муза», «муза опытных наук». Этот тезис А. означает у Ф. превращение гносеологии в гносеургию, то есть в познание делом. Если бы этот принцип был воплощен в действительность, тогда, согласно Ф.: «это был бы проект обращения слепой силы в разумную, осуществление которого и доказало бы, что жизнь — дар не случайный и не напрасный» (I, 57). В тоже время, следуя своей общей критической установке по отношению к философии как отвлеченному знанию без дела, Ф. выражает отрицательное отношение и к А., который, наряду с Платоном стоял во главе такого знания. Называя философов своим излюбленным выражением «блудные сыны», Ф. пишет во второй части «Вопроса о братстве, или родстве…»: «Лучше быть самым низшим, самым последним из «сынов человеческих», чем царем всех избранных умов, каковы Платон, Аристотель — словом, все философы от Фалеса и до последнего по времени, которые не умели понять, что и они «блудные сыны», т. е. братья наши. Мировой бог философов есть бог только живущего поколения, а не живых в христианском смысле» (I, 124). В работе «Собор» Ф. делает важнейшее для всего его учения разделение между словами Дельфийского оракула: «Познай самого себя» и евангельским призывом: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Божие». Если первый совет направлен на индивидуальное познание и спасение, отрицающее его всеобщее, вселенское измерение, то второй как раз говорит об общем спасении, возможном лишь через покаяние. Радикализацию тезиса Дельфийского оракула Ф. видит именно у А.: «Другое изречение того же оракула, которое стало основою ифики Аристотеля, уже предполагает первое изречение, т. е. знание только себя (личности), и дает совет — “ничего слишком” или “все в меру”, т. е. мера самое лучшее; совет этот относится, очевидно, к личностям, взятым в отдельности, а не в их совокупности» (I, 358). Примечательно то, что А., напряду с Платоном выступает у Ф. символом «небратства». Анализируя картину Рафаэля «Афинская школа, он пишет: «Картина, изображающая философию, хотя и называется афинскою школою, но вернее бы назвать ее спором; в самой середине этой картины изображены Платон и Аристотель, и, судя по тому, что один из них указывает на небо, а другой на землю, между ними не могло быть других отношений, кроме полемических» (I, 323). Тот же тезис Ф. повторил в статье «Единства истории и астрономии», в которой разъединению земли (А.) и неба (Платон) он предлагает альтернативу «действующей руки», а не только указующей. Он пишет: «Рафаэль в своей картине “Афинская школа” изобразил Платона указывающим на небо, а Аристотеля — на землю. Такое изображение относится к докоперниканскому времени. Коперник мог бы сказать Платону, указывающему на небо, что и земля на небе, а Аристотелю, указывающему на землю, мог быть сказать, что и на небе есть земли. Такую же философию, какой учил Кант, т.е. предопытную, идеальную, можно изобразить указанием не на небо и не на землю, а на себя, на орган идей. Таким указанием на себя, на голову может быть представлена и вся послекантовская философия. Но только тогда, когда будет понято, что мысленное не есть только мнимое, хотя не есть и действительное, а проективное, которое должно быть осуществлено, т.е. мысль должна быть всеобщим делом, тогда к указанию одною рукою на голову нужно присоединить указание другою рукою на внешний мир, который должен быть управляем мыслию. Еще лучше другую руку представить действующею, а не указывающею лишь (III, 365). И в этом, согласно Ф. суть проективного, всеобщего дела, в котором бы примирились и «поклонники неба» и «поклонники земли»; и крестьяне, и горожане.


Федоров: I, 12, 57, 124, 209, 213, 323, 327, 328, 340, 358, 488, 503; II, 77, 93, 493, III, 122, 365, 492, 549; Д,114.

Соч.: Аристотель. Сочинения: В 4 т. М., 1975–1981.

Лит.: Лосев А.Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М., 1975; Чанышев А.Н. Аристотель. М., 1987; Кожевников 2004; Семенова 2004.