Odium fati

ODIUM FATI (лат.: ненависть к року) — один из важнейших этических принципов философии Ф., являющийся антитезой экзистенциально-философской позиции Ницше, выраженной в его известной максиме Amor fati.

Ф. прямо формулирует свой ответный антитезис на тезис Ницше: «“Amor fati!..” Этой вершине безнравственности нужно противопоставить величайшую, безусловную ненависть к Роковому — Odium Fati!» (II, 168). В самом общем плане Ф. выступает как радикальный антипод Ницше именно в вопросе о принятии (непринятии) судьбы. Здесь главный водораздел тех мировоззрений, к-рые у Ницше и Ф. приобрели абсолютную выраженность. Если первый благословляет, то второй проклинает, если первый принимает, то второй отвергает, если первый находит смысл в принятии того, что есть, то второй находит смысл в преображении, т. е. в коренном переустройстве того, что есть. Как пишет С.Г. Семенова: «Надрывно-трагической “любви к року” с ее экстатическим фатализмом Федоров страстно противопоставил “ненависть к роковому”, эмоциональную суть активного христианства, ставящего человечеству как орудию исполнения Божьей воли задачу преодолеть природный рок, спасти и преобразить мир в соработничестве с Богом, в богочеловеческом единстве» (Cеменова 2004. С. 415).

Ф. восстает со всей силой своего мощного духа против наличного миропорядка, против его обожествления, поскольку он зол, несправедлив, несовершенен, есть лишь переходная ступень, «несовершеннолетие». Прежняя философия, которая освящала данный порядок, для Ф. есть, по сути дела, философия фатализма, т. е. философия, к-рая не верит, полагает невозможным, и более того, не считает нужным изменение наличного порядка. В «Заметках о Канте» Ф. пишет: «Prius, необходимое предположение всякой практической философии есть фатализм, слепо верящий, что человек обречен на неродственность и смертность… Закон взаимного стеснения и вытеснения предполагается роковым и неизбежным (III, 267). Как следствие — нетронутый ни мыслью, ни тем более действием наличный миропорядок, по подобию к-рого устраивается и социальное бытие человечества: «История как она есть [как] факт, бесцельное существование, рознь, взаимное истребление. Это инфраморализм, низшая нравственность» (III, 319).

Бесцельность существования, рознь, взаимное истребление — все эти корневые пороки Ф. считает следствием человеческого бездействия и нравственного нечувствия, в конечном счете, результатом фатализма и философии «amor fati». Глобальный характер идеи odium fati в том, что в орбиту ее неприятия попадает абсолютно весь природный строй, в к-ром Ф. усматривает действие слепых и хищнических законов. Подчинение этому порядку, смирение перед ним означает для него в высшей степени рабскую позицию, оставаясь на к-рой, человек не может реализовать своего творческого задания. В этом плане природа, и вообще все бытие, лишено для него сакральности. Сама смерть как источник зла не несет в себе ничего мистического и, будучи следствием грехопадения, является результатом ненравственного выбора человека. В работе «Вопрос о братстве» Ф. говорит: «Мир, каким он был изначала, мы не можем, конечно, знать, потому что мы знаем его только таким, каков он есть теперь; но, судя по Творцу, мы можем себе составить хотя отчасти и хотя некоторое только представление или предположение об этом мире невинности и чистоты» (I, 292). Однако, человек отходит от этой чистоты и невинности и вместо исполнение заповеди «обладания землей» делает свой гедонистический выбор: «Отдав предпочтение наслаждению, человек не принял в обладание этих органов и не создал себе органов, соответствующих средам; и они, эти органы, т. е. все стихии, миры, атрофировались, парализировались, земля обратилась в резко изолированную планету, и уже с тех пор мысль и бытие перестали соответствовать друг другу. Вместо творческого процесса создания себе органов, соответствующих средам, явилось питание, а потом и пожирание» (I, 292). В результате весь природный, социальный и культурный мир подчинился смертному порядку.

За неприятием мира и человеческой судьбы в этом мире кроется главное для Ф. — неприятие смерти, ставшее для него своеобразным категорическим императивом. Восстание против смерти и презрение к идеологии смертобожничества, поддерживающей смерть, — вот главный протест Ф. Смерть, к-рую наука и культура считают естественным законом природы, в действительности является абсолютным беззаконием, нарушающим всякое разумное и доброе начало жизни. В заметке: «О смертности» Ф. говорит: «Сознавать свою смертность значит осознавать каждому общую причину своих частных, личных бедствий» (II, 200) (см.: Смертность). В работе «Горизонтальное положение и вертикальное — смерть и жизнь», являющейся «отправным моментом философской антропологии» Ф. (II, 475), дано обобщающее понимание взаимосвязи смертности и всеобщей участи человека: «смертность есть общее выражение для всех бед, удручающих человека» (II, 251). В работе «Вопрос о братстве» дано понимание смерти как незаконного феномена, к чему возможно лишь «odium fati», но никак не «amor fati». Люди, полагает Ф. «считают смерть каким-то законом, а не просто случайностью, водворившеюся в природе вследствие ее слепоты и ставшею органическим пороком. А между тем смерть есть просто результат или выражение несовершеннолетия, несамостоятельной, несамобытной жизни, неспособности к взаимному восстановлению или поддержанию жизни» (I, 106). Покоряться такому «закону», установленному существующей наукой, в высшей степени безнравственно.

Этическое кредо философии Ф., основанное на идее недолжности смерти, выраженное им в статье «Смысл и цель жизни, или что может дать жизни наивысшую ценность», выглядит так: «Нравственность, этика объединения живущих, или сынов умерших отцов, требует от каждого: Жить не для себя, но и не для других, а со всеми живущими для оживления всех умерших…» (III, 310). Поэтому главный вопрос философии и вообще всего бытия для Ф. звучит не как вопрос традиционной философской метафизики: «Почему сущее существует?», а «Почему живущее умирает?». Смерть — предел мироустройства, не позволяющий продвигаться к его преодолению. Победа над смертью означает наступление нового периода человеческой истории. Именно поэтому любая форма фатализма (т. е. amor fati), благоговения перед наличным бытием рассматривается Ф. как абсолютное зло, свидетельствующее лишь о духовной незрелости человечества: «Несовершенство рода человеческого ни в чем так не выражается, как в суеверном преклонении пред всем естественным, в признании за слепою природою руководства разумными существами» (I, 105). Эпитет «слепая» по отношению к судьбе в философии Ф. получает полную оправданность. Слепо то, в чем нет разума, к-рый вносит свет в непреображенную тьму наличной, прежде всего, природной жизни. Ницше, считает Ф., боготворит эту темную иррациональную материю, к-рая должна быть преобразована в разумное и светлое начало. Это, согласно Ф., возможно, поскольку нет никакой неприступной неизбежности, неотвратимости, бросающей человека как щепку в водоворот судьбы.

Позиция odium fati у Ф. — ключевая для его философии «активного христианства», в к-рой утверждается идея сотрудничества Бога и человеческого рода в деле преображения мира в Царство Христово, снимается фатальность апокалиптических пророчеств о «гладях» и «пагубях», Страшном суде и окончательном разделении человечества на спасенных и отверженных: «Будет ли кончина мира катастрофою, или же мирным переходом, без войн, без естественных бедствий, — это зависит от того, останутся ли люди противниками воли Божией, останутся ли они в состоянии вечной вражды или же, объединясь, станут орудием воли Божией в деле обращения разрушительной силы в воссозидательную» (II, 50).

Отвержение роковых пределов бытия и истории определяет философию искусства Ф., его понимание творчества как преодоления необходимости. Концепции синтеза искусств в музыкальной трагедии, выдвинутой в эстетике Вагнера и Ницше, Ф. противопоставляет синтез искусств в литургии. Призыву Ницше, брошенному в статье «Рихард Вагнер в Байрейте»: «срастись в одно общее и единое и как нечто цельное идти с трагическим пониманием навстречу предстоящей гибели» (цит. по: II, с. 120), противополагает требование сознательного выбора путей искусства, неразрывных с путями жизни: «Должны ли соединиться все искусства в Музыкальной драме или Трагедии, как изображении гибели мира, или же все искусства должны соединиться в архитектуре, ее высшем произведении — храме, не как подобии мироздания, а как проекте мира (в котором нет поглощения), воскрешающего все погибшее чрез все знания (чрез всех ставших познающими), соединенные в науке Мирозданья — астрономии» (IV, 326).

Установка odium fati характерна для русской религиозной философии в целом, и Ф. выражает здесь ее общую настроенность. Она присутствует у В.С. Соловьева, Н.А. Бердяева, Г.П. Федотова, А.К. Горского, Б.П. Вышеславцева и др. «Русские религиозные мыслители активно-христианской ориентации демистифицировали Судьбу, представив ее суть как закон нынешнего статуса природнокосмического бытия, но поставив задачу реального преодоления этого закона в богочеловеческом деле, бросили самый серьезный за всю историю вызов Року» (Семенова С.Г. Odium fati как духовная позиция в русской религиозной философии // Понятие судьбы в контексте разных культур. М., 1994. С. 33). В этом заключен основной этический смысл идеи «odium fati», являющейся фундаментальной философемой русской философии. Эта идея выражает преимущественно нравственный характер рус. мысли, концептуальное обоснование которого в наиболее яркой форме дано в работах Ф.

Лит.: Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 491–719; Семенова С.Г. Преодоление трагедии: «Вечные вопросы» в литературе. М., 1989; Семенова 2004.

В.В.  Варава