Ивакин Иван Михайлович
ИВАКИН Иван Михайлович (1(12) окт. 1855, Москва — 26 февр. (10 марта) 1910, Москва) — филолог, учитель, переводчик.
Сын купца 3-й гильдии. Окончил VI Московскую классическую гимназию (1876), историко-филологический ф-т Московского ун-та (1880). Кандидатскую диссертацию защитил 29 мая 1881 г. С сент. 1880 г. по сент. 1881 г. был учителем сына Л.Н. Толстого С.Л. Толстого. С 1881 г. преподавал в 3-й Московской гимназии (вел уроки русского языка и географии). В 1880-е гг. поддерживал дружеские отношения с семьей Толстых, летом 1882 г. давал уроки младшим детям писателя. Ценил в Толстом оригинальный ум и способность «даже на известное» взглянуть с особой точки зрения: «…Он, сам того не замечая, точно открывал передо мной новый умственный мир» (Ивакин И.М. <Воспоминания о Толстом> // Литературное наследство. Т. 69. Кн. II. М., 1961. С. 36).
С Ф. познакомился в конце 1881 — начале 1882 г. в Москве, по всей вероятности, через Толстого, к-рый в это время интенсивно общался с Ф., как в библиотеке Румянцевского музея, так и в своем доме в Хамовниках. Контакты с Ф., как и контакты с Т., И. во второй половине 1880-х гг. зафиксировал в дневниковых записях, легших в основу его «Воспоминаний», над к-рыми он работал в конце 1900-х гг.
В «Воспоминаниях», охватывающих период 1885–1889 г., в центре была фигура Толстого. Соответственно, вводя в мемуарное повествование фигуру Ф., Ивакин приводил по преимуществу или разговоры с ним о Толстом, или моменты встреч Толстого и Ф. в Каталожной Румянцевского музея, или беседы с Толстым, в к-рых тот упоминал о Ф.
Период общения Толстого и Ф., зафиксированный И., относится ко времени нарастания идейных расхождений Ф. с Толстым, вызванного созданием сочинений «В чем моя вера?», «Так что же нам делать?» и выходом в свет в 1886 г. 12 тома «Собрания сочинений» Толстого, включавшего «Произведения последних годов» («Чем люди живы», «Два старика», «Где любовь, там и Бог», «Статья о переписи в Москве», «В чем счастие» (фрагмент трактата «В чем моя вера?»), «Смерть Ивана Ильича», «О народном образовании», «Мысли, вызванные переписью» (урезанная и искаженная цензурой версия «Так что же нам делать?») и др.). «Воспоминания» демонстрируют широкое знакомство Ф. с поздними сочинениями Т., причем не только изданными (как внутри России, так и за границей, где вышли в полном виде сочинения «В чем моя вера?» и «Так что же нам делать?»), но и распространявшимися в рукописных копиях и гектографированных списках, напр., со сделанной в 1881 г. переписчиком А.П. Ивановым компиляцией из черновых набросков трактата Толстого «Исследование догматического богословия» к-рая «особенно возмущала» Ф. (Pro et contra I, 187), или главами трактата «Так что же нам делать?», посвященными теме «Наука и искусства», к-рые читались в доме А.С. Пругавина при участии Ф. (Там же, 183).
В «Воспоминаниях» И. представлял динамику взаимоотношений Ф. и Т. во вторую половину 1880-х гг., неуклонно углублявшееся расхождение писателя и философа по религиозным вопроса; приводил полемические характеристики религиозно-философского и нравственного учения Толстого, звучавшие из уст Ф., его критические высказывания в адрес сочинений Толстого «В чем моя вера?», «Так что же нам делать?», «Соединение и перевод четырех Евангелий», составленной А.П. Ивановым компиляции «Церковь и Государство» (из черновых текстов «Исследования догматического богословия»), сказки «Об Иване дураке…», повести «Кающийся грешник», к-рую, как иронизировал Ф., «следовало бы назвать “Сознающий свое достоинство праведник”» (Pro et contra I, 194) и др. Мемуарист подробно фиксировал аргументы мыслителя, прочерчивал основные линии полемики между ним и Толстым: помимо спора с учением о непротивлении злу насилием, это вопрос о науке, к-рую, с точки зрения Ф., Толстой недооценивал, понимание христианства, говоря о к-ром Толстой отрицал богочеловечность Христа и не признавал Троицу, что вызывало особенную критику Ф.: «Толстой смеется над Троицей», между тем как в ней дан образ совершенного общества: «Это — единение всех людей, братство» (Там же, 190). Записи И. демонстрируют расхождение писателя и философа в отношении к страданию: «В сущности Толстой — буддист, — сказал Н. Ф-ч, — что хорошего в бедности, страдании, а это-то Толстой и считает блаженством. Христос говорит: “блаженны… яко наследят землю”, дает утешение в будущем… Да наконец говорит: “яко мзда ваша многа на небесех”… А Толстой ничего этого не допускает, думает, что в страдании-то уж и есть награда» (Там же, 202). Этот культ страдания, как следует из мемуаров И., Ф. считал книжным, отвлеченным, интеллигентским, лишенным знания и понимания реальных тягот жизни простых людей.
Главный пункт разногласий Ф. и Толстого был связан с отношением к смерти. Как следует из «Воспоминаний» И., Ф. чувствовал двойственность, парадоксальность Т. в отношении к смерти: страх перед ней писатель пытался преодолеть утверждением, что «смерти нет», художественно выразив это в финале повести «Смерть Ивана Ильича», вызвавшем резкую критику Ф. (Там же, 188–189). Из этого толстовского парадокса вытекала, по убеждению Ф., двойственность писателя по отношению к ключевым вопросам мысли и веры: «Он говорит, что чем к смерти ближе, тем ему лучше — я и хотел ему сказать: да ведь вы смерти-то не признаете! И у него такие противоречия всегда» (Там же, 215).
И. демонстрировал крайнюю эмоциональность и горячность Ф. в разговорах и спорах о Толстом. «Н. Ф-ч волновался, горячился, был возмущен так, как я никогда еще не видал» (Pro et contra I, 184) — так описывал И. состояние Ф. во время разговора с ним о толстовской «Сказке об Иване дураке…», художественно представлявшей идеалы непротивления и опрощения: «В сказке все — колоссальная ложь. Так нельзя говорить про умственный труд»; «Мы думаем, что война только на войне; нет, мы все ежеминутно ведем войну, да еще поядовитее той настоящей, которая есть только следствие нашей войны. Не будет этой войны, не будет и той. Нельзя так решать эти вопросы, а если и можно, то разве в сказке» (Там же, 183, 185). Мемуарист подчеркивал реализм Ф., полагавшего, что социальный и экономический вопросы нельзя разрешить пожеланием, «чтобы все захотели», внешне благим призывом бросить все и осесть на землю, откинув всяческое «мудрование»: «И ведь все какое пустословие! Надо говорить дело, а он пускается в метафоры о телеге, перевернутой колесами вверх. Пахать — ну, хорошо, я не отказываюсь пахать. Но как это сделать? Где взять земли? А надо ведь это сделать так, чтобы никого не обидеть, ничего не затронуть. Надо, чтоб и наука и искусство остались, надо, чтоб и люди, у которых есть теперь земля, не были обижены. А он и думать про это не хочет!» (Там же, 213). При этом эмоциональность Ф., как показывает И., вызывалась не только спором с Толстым, возмущением его взглядами, но и болью за Толстого: «Я вижу, что он глубоко несчастен и не может не быть в таком положении несчастным» (Там же, 206), стремлением достучаться до писателя, протянуть руку помощи, как Ф. протягивал ее своим «пенсионерам», когда они оказывались в тяжелых тисках нужды и душевной скорби.
Приводил И. и высказывания Толстого о Ф., демонстрирующие его позицию по отношению к учению всеобщего дела: «Н. Ф-ч говорит, что между людьми братства потому нет, что нет общего дела; будь оно, было бы и братство; делом этим он считает воскрешение. Я же говорю, что братство может быть и без общего дела, пожалуй, просто вследствие того ужаса нашего положения, который есть прямой результат отсутствия братства. Он этого не хочет понять. У него есть пункт помешательства, которого у меня должно быть, нет. Я ему говорил: поставьте вы общее дело целью, не определяя его точно… Но с философской точки зрения его построение правильно, он прав, ставя человечеству такую задачу, если только отодвигать ее исполнение в бесконечность времени» (Pro et contra I, с. 183).
Рисуя динамику взаимоотношений Ф. и Толстого на протяжении второй половины 1880-х гг. И. отмечал не только мировоззренческие разделения, но и моменты идейной близости, возникавшие во время разговоров писателя и философа о смысле и назначении искусства:
« — Мне он (Ф. — А.Г.) недавно говорил, что дорогой вы как-то беседовали с ним об искусстве, с увлечением, ясно…
— Да, и я думаю, что ему понравилось….
— Он говорил, что понравилось» (Pro et contra I, 218).
Описывал мемуарист и личные встречи Ф. и Толстого, имевшие место в конце 1887 — начале 1888 г., когда острота взаимной полемики несколько снизилась, близость же в их подходе к искусству по мере бесед становилась сильнее, проявленнее. И. показывал, что, несмотря на неровность общения, на подчас возникавшие вспышки со стороны Ф. и откаты назад, их диалог постепенно выходил из кризиса. Ближе к финалу мемуаров И. записывает, как в ответ на его вопрос: «Ну что, как вы вчера с Толстым?» Ф. сказал: «Да сначала было трудно, а потом разговорились — ничего! Мы долго ходили после вас: он меня провожал, потом я его провожал, потому он опять меня… <…> Толковали — и ничего, размолвки не было: уступчив он был удивительно!» (Там же, 205).
Память мемуариста фиксирует факты книжной и библиографической помощи, к-рую Ф. как библиотекарь и заведующий каталогом Румянцевского музея оказывал Толстому и знакомым самого И. В «Воспоминаниях» изложен рассказ о передаче рукописей художественных произведений Толстого в Румянцевский музей, к-рая состоялась по инициативе и при участии Ф.
Воспоминания И. содержат ряд фактов, важных для реконструции биографии Ф., его круга чтения и интересов, запечатлевают уникальные штрихи темперамента и поведения мыслителя: эпизод с обязательным бритьем бород в Николаевскую эпоху («Жил я в провинциальном городе, брить приходил, бывало, солдат — да не с бритвой, а с косарем, так ведь мука-то бывала какая! (Там же, 211)); рассказ об одном из «пенсионеров» Ф., к-рым он ежемесячно давал вспомоществование со своей зарплаты (Там же, 216); признание о том, что с летами человек острее чувствует смерть, из внешнего представления она переходит в «ощущение, как у меня» (Там же, 187). Некоторые фразы Ф. приводимые И., характеризуют особенности его духовной жизни и религиозного опыта: «Я по своему опыту знаю, что всего более действуют на людей последние страницы Евангелия» (Там же, 186), передают уважение философа к научному знанию, за пренебрежение к-рым Ф. упрекает Толстого: «В одном из сочинений он с насмешкой говорит о спектральном анализе. По-моему, это — величайшее торжество человеческого ума» (Там же, 184).
Во время бесед с И. Ф. затрагивал самый широкий круг тем: от античности и героев Гомера до богословских споров эпохи Вселенских соборов, от славянофильства, страдающего, по Ф., отвлеченностью идеала, до метафизики русской истории, от трактовки средневековой легенды о «Фаусте» до критики торгово-промышленной цивилизации, города, в центре к-рого «надо было поставить корпус фабрики, по бокам ее — кабак и дом терпимости; впереди — магазины, на задворках — университет, потому что наука у промышленности на службе; тут же — казармы, а кругом будки» (Там же, 198).
Из мемуаров И. отчетливо вырисовывается отношение Ф. к христианству и другим религиозным системам, к-рые Ф. сопоставлял с евангельским благовестием. Философ крайне негативно высказывался о буддизме («Нет ничего противоположнее христианству, чем буддизм»), двойственно — о зороастризме («Много хорошего в Зенд-Авесте, <…> но много и плохого. Хороша, напр<имер>, в ней молитва не притчи нас к праведным, как у нас, а сделай нас участниками в общем деле! Но много в этой религии и трусливого — боязнь прикоснуться к трупу, откуда будто бы вылетают зловредные духи. Эти духи — наши микробы...»). Критиковал сложившуюся в католическом богословии теорию кровавого искупления («Богу, говорят богословы, необходимо удовлетворение, необходимо покарать кого-нибудь, он без этого не может!»). Подчеркивал необходимость нравственного истолкования христианских догматов, стремился донести до И. содержание православной веры, глубинный смысл ее обрядов, демонстрируя, что в глубине православия светит идеал воскресительного дела, преображающего мир и человека.
Под влиянием бесед с Ф. углублялось сочувствие И. православию (Толстой С.Л. Вступительная статья к публикации «Толстой в 1880-е годы. Записки И.М. Ивакина) // Литературное наследство. Т. 69. Кн. II. М., 1961. С. 24), менялось и его отношение к Толстому, становясь более критическим. И. прямо заявил В.И. Алексееву: «Дурно ли хорошо православие, а оно <…> сумело соединить людей в одну громадную общину, называемую Православным Востоком. Сумеет ли сделать что-нибудь подобное новое христианство? Этого не видать, а разъединять оно разъединяет… Мы думаем, что православие — только ризы да деревянное масло, а вдруг в нем есть нечто другое?» (Pro et contra I, 208–209).
В 1890-е гг. И. входил в ближний круг друзей и последователей Ф., иногда помогал философу в работе над его сочинениями: записывал под диктовку его мысли, переписывал набело его статьи. Так, И. «со слов» Ф. редактировал его статью «О двух нравственностях: тео-антропической и зоо-антропической», посвященной разбору книги В.С. Соловьева «Оправдание добра» (см.: II, 180).
Ф. ценил поддержку И., прислушивался к его советам. Составляя письмо Антонию (Храповицкому), читал ему текст письма, обсуждал формулировки (IV, 255). В свою очередь И. под влиянием бесед с Ф. о русской истории и ее главных фигурах написал книгу «Князь Владимир Мономах и его поучение» (первая часть книги была издана в Москве в 1901 г.). В статье «О памятнике Александру III, о месте и значении этого памятника», говоря о памятнике отцу императора, Александру II в Московском Кремле, где на сводах галереи, окружавшей царственную фигуру, были изображены мозаичные портреты правителей России, начиная с князя Владимира, отмечал, что тем самым, по слову автора «Слова о полку Игореве», «старый Владимир» был «пригвожден» к горам уже не Киевским, а Кремлевским, и отсылал к этой, еще не изданной тогда работе И., утверждая, что в ней говорится «об исполнении завета “Слова о полку Игореве Москвою”» (III, 119). К авторитету И.-историка Ф апеллировал и в примечаниях к III части «Вопроса о братстве…» Подчеркивая, что монгольское нашествие, ставшее следствием усобиц, «указало на необходимость соединения» Русской земли и выдвинуло Москву как будущий центр этого соединения, он писал: «… ибо как объяснить движение монголов от Рязани к Владимиру чрез Москву, тогда очень незначительный городок? Этим движением Батый отрезал Западную Русь от Восточной, Тверь от Владимира (так говорит И. Ивакин) и потому самым делом показал, где должна быть столица России» (I, 221).
Вспыльчивый и подчас резкий в тех случаях, когда дело касалось принципиальных вопросов, прямо связанных с учением всеобщего дела, Ф. порой негодовал и на И., выплескивая свое несогласие на страницах черновых заметок, не доходивших до адресата. Такова заметка «Папист Кожевников и Ивакин твердо уверены, что аппарат Каразина нельзя сделать предметом поэзии!» (IV, 154). Сам Кожевников в связи с замыслом представить в печати в составе «Философии общего дела» ряд писем Ф., писал Петерсону (23 августа 1910): «Нельзя же предавать печати такие тирады, как, напр<имер>, попавшуюся мне сейчас: “Этот осел Новгородцев” <…> или “свинья Ивакин”!..» (Философия бессмертия и воскрешения II, с. 270). Однако всплески негодования быстро проходили, и в целом отношение Ф. к И. было доверительным и теплым.
Осенью 1891 г. во время голода в России, ставшего последствием засухи, по побуждению Ф. обратился к Толстому с письмом, в к-ром излагал идеи философа о возможности использования военной техники для борьбы с неурожаями, употребления оружия не против себе подобных, а против «общего врага» — стихийных, разрушительных сил природы. Составляя письмо, Ивакин следовал мысли Ф., использовал характерные для него риторические пассажи и выражения: «Сколько наговорено и исписано бумаги о том, что надо разоружиться, сколько бранят войну! Но от брани опасность войны не уменьшается, а разоружаться никто не думает. Да и нужно ли это? Ведь можно бы сделать и так чтобы, не разоружаясь <…>, употребить оружие не против людей, а против общего для людей врага» — «слепой силы» (IV, 655).
Рядом с вопросом об искусственном дождевании, Ивакин ставил вопрос о международном книгобмене, прося Толстого содействовать ему: «Вы своим властным словом и в России и во Франции сделали бы то, чего, конечно, не сделали бы сотни писателей тысячами писаний» и «обмену <…> изданиями, не сомневаюсь, помогли бы как никто другой» (IV, ). При этом, обращаясь к Толстому, Ивакин обозначал ту «дальнюю цель», к-рую имел вопрос о книжном обмене в горизонте федоровских идей: «Обмен должен быть для сближения, а сближение для борьбы со слепой силой, погромы которой все же ведь не могут не отражаться даже в Западной Европе» (IV, 657).
Толстой откликнулся на письмо доброжелательно: «О воздействии на движение туч, на то, чтобы дождь не падал назад в море, а туда, где он нужен, я ничего не знаю и не читал, но думаю, что это не невозможно и что все, что будет делаться в этом направлении, будет доброе. Это именно одно из приложений миросозерцания Николая Федоровича, которому я всегда сочувствовал и сочувствую, как дело стоящее труда и дело общее всего человечества» (Толстой 66, 85).
Несколько раз И. выступал посредником между Ф. и его учеником Н.П. Петерсоном и С.А. Толстой. В мае 1886 г. разговаривал с С.А. Толстой об обещании Толстого Ф. «отдать рукопись “Анны Карениной” в Румянцевский музей» (Pro et contra II, 188): результатом беседы было согласие графини передать рукописи на временное хранение. В начале янв. 1892 г. И. «взялся довести до сведения г-жи Толстой» просьбу о помощи голодающим г. Мокшана, где в это время служил Петерсон, но «получил полный отказ» (IV, 246). К посредничеству И. уже перед А.А. Фетом Ф. попытался прибегнуть и тогда, когда в затруднительном положении оказался сам Петерсон, вошедший в долги из-за болезни жены и испытывавший с семьей крайнюю нужду (Pro et contra I, 206–207).
В периоды отлучек из Москвы Ф. в письмах Кожевникову регулярно передавал поклон И. (IV, 332, 334, 353, 358, 360, 367 и др.). В авг. 1898 г. И. переслал ему номер газеты «Московские ведомости» с рецензией на книгу Кожевникова «Философия чувства и веры» (IV, 346). Когда Ф., оставив Румянцевский музей, в ноябре 1898 г. отправлялся в Воронеж, где намеревался поселиться постоянно, И. вместе с Ю.П. Бартеневым помог ему при отъезде, купил ряд подарков для друзей Петерсона. В письмах Кожевникову от 17 и 21–23 ноября 1898 г. Ф. и Петерсон благодарили за эту помощь, а Ф. просил у И. копию его письма к Толстому о дождевании и книжном обмене, намереваясь сообщить его содержание некоторым лицам из своего воронежского окружения. (IV, 350, 352).
Во время жизни Ф. в Воронеже И. оказывал философу и лицам из его окружения разные текущие услуги, что свидетельствует о доверительных отношениях между ними. Весной 1898 г. он прислал фотографии для Л.Г. Соловьева. В письме Кожевникову от 24 дек. 1898 г. Ф. просил И. прислать снимок с гравюры И.Ф. Антинга (1795 г.), изображавшей здание Дома Пашкова, намереваясь использовать его на выставке «Рождество Христово и умиротворение» в Воронежском губернском музее, в организации к-рой деятельно участвовал. Через посредничество И. Ф. пересылал некоторые письма (см.: IV, 669). В январе 1899 г., намереваясь уехать из Воронежа в связи с переводом Петерсона в Ашхабад, просил И. о содействии в поиске комнаты в Подольске или Сергиевом Посаде (IV, 374). В свою очередь И. в письме Ф. от 27 апр. 1899 г. обращался к нему с просьбой похлопотать о Н.Н. Черногубове, испытывавшего значительные материальные трудности, перед Н.В. Шаховским, попросив для него место по цензурному ведомству (IV, 651–652).
После смерти Ф. И. поддерживал отношения с Кожевниковым и Петерсоном. В письме Петерсону от 18–23 февр. 1906 г., касаясь публикации в 79 книге журнала «Вопросы философии и психологии» за 1905 г. письма В.С. Соловьева Л.Н. Толстому, в к-ром шла речь о воскресении Христа как первой «решительной победе жизни» в ее вековечной тяжбе со смертью, Кожевников сообщал: «Я на днях пойду к Ивакину и буду просить его узнать от Толстого, когда и по какому случаю писано было это замечательное письмо» (Pro et contra II, 21). В письме Кожевникову от 22 июля 1907 г., обсуждая вопрос отправки книги Толстому, Петерсон высказал предположение, что книгу можно послать через Ивакина (Там же, 38). В приложении к своей книге о Федорове Кожевников поместил ответ Толстого на письмо И. о дождевании и книжном обмене (Кожевников, 320).
Когда в 1910 г. скончались сначала И., потом Толстой, Кожевников получил в свое распоряжение рукопись «Воспоминаний» И., о чем 3 дек. Написал Петерсону, подчеркивая, что в рукописи «много есть бесед Н. Ф-ча с Толстым и о Толстом» и что рукопись «будет издана» (Там же, 74), однако 24 января 1911 г. сообщил, что «уладить печатание этих воспоминаний пока не удастся» (Там же, 76). Воспоминания (с частично опущенными фрагментами о Ф. и контактах И. с А.А. Фетом) были опубликованы в «Литературном наследстве» (Т. 69. Кн. II), фрагменты о Федорове воспроизведены в «Собрании сочинений» философа (IV, 519–550) и в изд.: Pro et contra I, 182–218.
