Братство
БРАТСТВО — концептуальное понятие учения Ф., выражающее нравственно высший тип социально-родственных связей людей; это качественная характеристика совершеннолетнего общества как «союза единодушия» (III, 36) и одна из целевых вершин проекта общего дела. Б. необходимым образом сопряжено с другими центральными категориями — отечество, родство, «восстановление родства», братотворение, отцетворение и др.
Б. является стержневой темой основополагающей для учения Ф. работы «Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, т. е. немирного, состояния мира и о средствах к восстановлению родства (Записка от неученых к ученым, духовным и светским, к верующим и неверующим)» (I, 35–308). Развивая проект Б. как положительную, основанную на сыновней любви к отцам нравственно-творительную антитезу небратству, цивилизованному небратскому состоянию, Ф. выдвигал вопрос о Б. в практической формулировке, как вопрос «о том, что нужно делать для выхода из небратского состояния» (I, 42), и в такой постановке считал его обязательным для всех сынов человеческих «без всяких исключений» (I, 37). Саму постановку и дальнейшую разработку вопроса он относил к компетенции ученых-отечествоведов. Вопрос о Б. определяет логический и нравственный вектор философии общего дела, в супраморалистической постановке это вопрос об активной и научно-просвещенной нравственности сынов, «сознающих утрату, свое сиротство, и только в исполнении долга к отцам находящих свое благо, свое дело» (I, 396).
В аспекте социальной организованности Б. — это образованный чувством братской взаимности «крепкий союз сынов» (I, 339), межбратская любовь к-рых основана на любви к общим для них отцам-предкам. Таким образом, Б. «сынов и дочерей человеческих» (II, 193) — это общность, определяемая не рационально-правовыми принципами социализации и кооперации, как общество гражданских отношений, а генеалогическими узами родственности «по отцам, по отечеству» (I, 185), как чувственно-родовая всесыновняя единственность «во всеотеческом деле» (I, 85), в к-ром «любовь соединится с правдою» (I, 339) — с правдой восстановленной жизни во всей исторической полноте отечества — планетарного человечества.
Всеобщее Б., восстанавливаемое на основе полного деятельного раскрытия сыновней любви к отцам, перерождает отчужденность и бесчувственность юридических отношений гражданского общества, превращая само человечество, размежеванное по государственным, политическим, этно-культурным, конфессиональным и иным цивилизационным признакам, в единое и всеобщее — всепланетное — отечество. Б., избывая всякую социальную рознь в ее межличностных, внутри- и межпоколенческих и родовых проявлениях, т. е. проективно превозмогая всечеловеческое небратство (ибо отцы сынов-братьев, в свою очередь, — тоже братья, как сыны своих отцов), решает задачу преодоления другого вида неродственности — сиротства, путем возвращения отшедших отцов к новой жизни, т. е. возрождения отечества, полной патрофикации. Т. о., понятие Б. в учении Ф. фундируется и раскрывается через другую, системно значимую категорию — отечество.
Утверждая логику братотворения и установления братского состояния общества, Ф. выстраивает причинно-следственный ряд: действительное Б. учреждается через любовь к отцам, т. е. через отечество, путем патрофикации; и в то же время, Б. восстанавливается для отеческого дела, заключающегося в воскрешении умерших предков, т. е. в возрождении отечества: «Если без восстановления, как сыновнего дела, не может быть братства, то и без братства не может быть восстановления» (II, 436). Отечество, в логической связности задач проекта, — исходная и целевая вершина общего дела, братотворительная основа и отцетворческое выражение Б., одновременно: «Нет ничего нелогичнее, бессмысленнее, как, отвергая воскрешение (отцов), требовать от людей братства (сынов), ибо это значит, отвергая причину, признавать следствие» (II, 337). В философии общего дела принцип «братство по отечеству» задает взаимнопричинную логику «объединения и воскрешения» (III, 582) — Б. для и посредством отечества, осуществляемого через Б.; это обоюдная нравственность братственности и отечественности в их взаимоосмысленности, это сама «нравственно-естественная жизнь» (II, 178) в родовом переплете ее эмпирических явлений. Таким образом, «истинное, естественное, настоящее братство, братство полное» (II, 338) основывается на отечестве: «только по отцам мы братья; братство без отечества непонятно, и братское единение сынов может быть полным только в деле отеческом» (Там же). Братство без отечества, т. е. без воскрешения отцов не только нравственно-практически невозможно, но и этически немыслимо. Поэтому Ф. приходит к категорическому выводу: «нет у сынов человеческих другого средства для восстановления братства, кроме всеобщего воскрешения отцов» (II, 361), и это необходимость не только нравственная, но и физическая; принимая же и исполняя долг патрофикации, как выражение деятельной любви к отцам, творящей отечество, «сыны достигнут полноты братства» (I, 148). Патрофикация означает «непрерывное» Б., к-рое развивает воскресительную последовательность в поколенческую глубь исторических времен: воскрешенные отцы воссоединяются во всебратском союзе сынов «для возвращения жизни своим отцам, расширяя далее и далее область мироуправления и миросоздания» (III, 309).
Нравственно-естественное понимание Б. Ф. считал вытекающим из природного определения человека как сына человеческого — сына всех отцов-предков как одного отца; определения, в к-ром уже содержится заповедь объединения всех сынов в виде Б. по единому для всех пращуру, и указание на цель и долг сыновнего союза к родителям: воскрешение «всех своих отцов и матерей» (IV, 78). Исходя из этого, Ф. делает афористичный вывод: «Тайна братства скрывается в отцах. Похоронив отцов, мы схоронили братство» (III, 540). Смерть скрывает — могильно заземляет — генеалогические корни, вызывает разрыв родственности и притупляет чувство утраты, тем самым порождая безнравственную терпимость сынов к уходу отцов.
Определяя смысл Б., Ф. замечает, что «попыток устроить братство, не обращая внимания на причины, которые делают людей небратьями, т. е. поселяют между ними вражду, было так много, что история потеряла счет таким попыткам» (IV, 28). В многочисленных исторических усилиях осуществить (а в логике всеотеческого дела — восстановить) братское состояние общества Ф. видит закономерное проявление социоприродной необходимости: «как будто род человеческий и создан был для устранения смертоносного небратства, как будто братство составляет самое глубокое требование его природы, чувствительной к болям раздора» (III, 300).
Прослеживая культурно-исторические корни представления о Б., опыт его мировоззренческого «исповедания» и практического осуществления, Ф. обнаруживает, что в народном понимании Б. было отождествлено с христианством, что искание и жажда Б. с раннехристианских времен присутствовали в народном сознании — именно как нравственная реакция на продолжающееся недохристианское небратское состояние общества. Неприятие реально существующей неродственности, несогласие с ее неправдой находили душевный исход в народном почитании Пасхи — праздника «родства, отечества, братства» (II, 426), возвращающего сынов к могилам предков и чувственно восстанавливающего отношения отечества и Б. Воплощенным в архитектуре образом Б. Ф. считал соборный храм-музей. Проективно мыслимый философом собор должен соединять знание — как представление распавшегося единства мира и, одновременно, его восстановления, как «проект всеобщего братства» (I, 350), и искусство — как «архитектурно-живописный образ мира, в котором одинаково сильно и художественно выражено как распадение, так и восстановление» (Там же). Храм-музей призван стать поучительным средством, воспитывающим чувство сыновне-братского всеединства.
Анализируя социальные отношения, Ф. предлагает их классификацию по выраженности в них братскости: «несовершенно-братские, основанные на чувстве и привычке», и «совершенно-братские», основанные «не только на чувстве, но и на знании и на участии в отеческом деле; это — тоже товарищество, но предметом его является всемирное дело» (II, 385).
Призывая к установлению Б. и тщательно обосновывая его нравственную правду, супраморалистическую естественность для сынов человеческих, Ф. предупреждал о злоупотреблении словом «братство»: «Употребляют его, не думая, потому что полагают, что оно хорошо известно, вполне познано всеми» (II, 283). В общеизвестном смысле под Б., по мнению Ф., подразумевают лишь «добрые, невраждебные отношения между людьми» (II, 340). Но такие слабые психосоциальные связи не могут образовать братское объединение, «на взаимознании основанное», и потому истинное Б. с необходимостью требует «познания отцов, близких и дальних предков, знания телесной или физиологической, а также душевной или психологической природы» (II, 283). Без «совершенного познания отцов» (IV, 96) недостижимо усыновление и сыновство, а значит и Б., являющееся единством именно сынов.
Критикуя представления Л.Н. Толстого о содержании и цели братского единения людей, Ф. обращает внимание, что тот забывает об отцах и сознательно игнорирует их в своих социально-этических построениях. В противовес идеям Толстого Ф. выстраивает логическую цепочку обоснования естественного Б., переопределяя само понятие «человек»: человек есть сын отцов-предков, а значит, у него есть отечество, на к-ром и основывается Б. людей, «и только по отцам мы — братья… братство без отечества непонятно и братское единение сынов может быть полным только в деле отеческом» (II, 13, 338). В позиции Толстого, характеризуемой Ф. как «не-думание и не-делание», мыслитель угадывает признание беспричинности небратства, а значит и скрытый отказ от усыновления забывших отечество блудных сынов, их братотворения и объединения вернувшихся в родную отчину сынов в братский союз для воскрешения отшедших отцов: «если небратство причин не имеет, в таком случае и для восстановления братства нет необходимости ни в знании, ни в деле, — как этого и хочет Толстой» (IV, 275).
Точно так же отказом от отечества и Б. Ф. признает и учение Ф. Ницше о сверхчеловечестве. Отрекшийся от «общего великого дела», а значит и от нравственности в ее высшем деятельном выражении как любви к отцам, и обреченный «на блуждание и заблуждение», сверхчеловек становится блудным сыном.
Выступая против понятий Б.Н. Чичерина о нравственных правилах аскетизма, и альтруизма, Ф. формулирует максиму: «братство, вытекающее из отношения к отцам… требует жизни не для себя и не для других только, а со всеми живущими для всех умерших, т. е. долга воскрешения. А этот долг требует не воздержания, не аскетизма, а замены рождения воскрешением» (II, 177).
В подмене понятия Б. Ф. упрекает и учение социализма, к-рое, по его убеждению, есть обман, поскольку «искренно отвергает отечество» (I, 59), и вместо истинного, кровного родства, связывающего сынов с отцами внутренним чувством и долгом, провозглашает обусловленное внешними причинами товарищество людей, т. е. нравственно неупроченное «коварное единство, ложное братство» (IV, 49).
Осмысливая перспективы братотворения, Ф. приходит к простому и строгому выводу, к-рый можно считать проективным обобщением: пока люди не осознают себя сынами отцов, их нравственно-социологическая организация будет обществом «бродяг, забывших о своем сыновстве, а следовательно, и о братстве» (III, 513). Социальному несовершеннолетию, гражданскому обществу Ф. противопоставляет общество как братство сынов, «живущее у могил отцов» (I, 354), отвергнувшее «как совершенно низменное все юридическое и экономическое» (IV, 62) в пользу всеотеческого дела. Тогда и государство преобразится в отечество, а государственной службой станет исполнение долга к отцам, просвещенная знанием внехрамовая литургия, усмиряющая и умиротворяющая природную стихию, превращающая ее слепую силу из «рождающей и умерщвляющей» в «воссозидающую и оживляющую» (II, 48), т. е. — регуляция.
Мнимым Б., или лжебратством Ф. считал патриотизм, который, по его мнению, отвергает религиозную эссенцию единства сынов в их деятельной любви к отцам, и тем самым является настоящей «изменой отцам» (II, 32). Ф. призывал к пониманию патриотизма не как национально-государственной сплоченности людей в недоверии, вражде и ненависти к иностранцам и иноверцам, т. е. в проявлении международной неродственности, а как «любви к своему страдающему народу» (IV, 57) — любви, устраняющей всякую неродственность и творящей действительное отечество и Б.
Признавая, что для современной науки «вопроса о примирении единства и множества, т. е. вопроса о братстве» (III, 256) не существует, Ф., тем не менее, единственно возможным путем восстановления Б. считал научное познание — нравственно ориентированную всеобщую науку в ее синтетическом единстве с искусством и религией, служащую прочным основанием всеотеческому делу и регуляции природы: «Братство состоит не из одного только чувства братского, но и из братского знания (взаимознания) и из братского действия — воскрешения» (II, 384). Для проективно-исторического осуществления Б. нужна «вся наука»; «для устранения причин, разрушающих братское чувство, нужно знание, управление естественною, рождающею силою, нужно взаимознание» (II, 383). Это «наука об отцах», призванная добывать исчерпывающее знание психофизических основ и социально-психологических глубин природного человека и общества; и это искусство для и про отцов, способное воссоздавать их подлинные образы.
В синтезе теоретического и практического — гносеоургического — разума, художественной — образно-выразительной — силы и религиозного — связующего — начала дело человеческое, решающее вопрос о смене поколений, «будет иметь своим предметом отцов» (II, 386).
Восстановление братского состояния требует от сынов исполнения заповеди: «Познайте себя в отцах, и отцов в себе, и будете братством сынов» (I, 394). Такая двунаправленность познания будет иметь результатом образование «братства сынов для воскрешения отцов» и, одновременно, «братства отцов для воспитания сынов» (I, 104). Таким образом, возрождение угасшего чувства братственной родственности людей требует отцезнания и братознания — оно предполагает «полное знание братьями друг друга, а, главное, знание ими своего единства в отцах» (II, 337). Неопровержимым свидетельством истинности отечественного знания и доподлинным, «осязательным» доказательством родового Б. сынов по отцам, т. е. происхождения сынов от отцов-предков как единого отца, а значит и Б., служит осуществляемое в общем деле имманентное воскрешение родителей, и потому патрофикация является безусловным требованием братства. Б. «в самом строгом смысле немыслимо без всеобщего воскрешения» (II, 283), оно нравственно-логически невозможно без отечества, которое выстраивает причинно-следственный вектор братского объединения. В практическом раскрытии отечествоведения «воспоминанием об отцах братство начинается; соединением в деле отеческом раскрывается; возвращением сынам отцов братство завершается» (III, 540).
Задача восстановления Б. — познания отцов, усыновления и братотворения для возрождения отечества — проективно требует развития науки в ее синтетическом единстве с искусством и религией: «обращение праха в самое тело отцов и оживотворение их… требует всеобщего познавания» (III, 318–319). В таком требовании само Б. является организационным условием отечественной науки: «истина дается только братству» (II, 433). При этом сами науки должны обрести единство, глубину и полноту знания, необходимого для совершенного Б. и действительной патрофикации; отдельные научные дисциплины и направления должны стать единой и всеобщей наукой, в к-рой «все должны быть познающими и всё должно быть предметом знания» (II, 77). Возможной и необходимой формой организации научного знания Ф. считал астрономию, расширенную в ее предмете, как «самое простое, естественное» (I, 43) соединение всех наук. Познавательный сплав в астрономии, становящийся исследовательским центром «музея-храма всех предков» и методологической основой установления Б., предполагает организацию «всенаучного» съезда, его слияние со «всехудожественным» съездом, соединяющим все виды искусств, и вселенским собором (II, 297).
Началом всеотеческого знания, как считал Ф., должно стать международное исследование «вопроса о прародине» (II, 327), поиски могилы праотца как предмета, прежде всего, «величайшей и святейшей науки» археологии (III, 6). Первичным проявлением чувства и воли к воскрешению, к установлению братскости отношений являются музеи, исследующие причины и факты небратства и неотечества, и тем самым служащие отправной точкой в «проекте братства» (II, 391). В дальнейшей проекции Ф. полагал создание Всемирного Музея, объединяющего исторические и естественные музеи-храмы и воплощающего в совершенном братском союзе «образ Триединого Бога — отечество и братство» (II, 435).
Одной из форм братотворения Ф. считал духовное — крестовое — Б., учреждаемое христианством; во всеотеческом — межстрановом и интернациональном — масштабе такое объединение сынов превращается в «международное крестовое братство» (III, 466). «Христианское братство» (IV, 49) станет истинным только тогда, когда вероучение перейдет в вероисполнение: воскрешение должно стать делом, быть признано и исполняемо как активно-христианский проект (III, 513–514); тогда и само христианство раскроется во всей полноте благой вести, будет историровано, а человечество станет социоестественным христианством.
Ведущую роль в активно-христианском объединении народов Ф. признавал за православием, в котором он видел «религию всемирного братства» (II, 212). Развитое православно-народное почитание Пресвятой Троицы, празднование Пасхи воспитывает чувство братской родственности, указывает пути исследования задач общего дела и возвращения праху отцов жизни — новой и бессмертной. Пасха, «искоренением причин вражды суд обезоруживающая и все гражданское в братство превращающая» (IV, 304), как практический образец, «требует объединения всех сынов и дочерей» (III, 410). Католицизм же, по мнению философа, «объединение сынов в любви к отцам» (III, 368), т. е. Б. удалил, а попытки исследования причин небратства, способных привести к пониманию истинного содержания Б. и выработке социально-христианской технологии братотворения, объявлял ересями (IV, 49).
По проектному заданию Ф., Б. созидается путем усыновления (через отцепознание) и внехрамовой литургии братотворения, возвращающей бродяг, не помнящих родства, в отеческий дом, т. е. восстанавливающей всеобщее отечество и практически, телесно воскрешающей самих отцов. Это программа активного преодоления социальной неродственности во всех формах ее эмпирического проявления. В расширенной постановке задач общего дела Б. преодолевает неродственность отношений человечества с природой в результате фронтальной регуляции мира: осуществляет коллективно-соборное противодействие стихийным проявлениям природного — угнетающего, умерщвляющего и сиротящего — начала, и целостное онтологическое преображение мировой реальности.
В тотальной природной регуляции мироустроительная энергетика Б. находит творческое выражение. Регулятивный смысл выражается, по формуле Ф., «в объединении всех в общем деле обращения слепой силы природы в орудие разума всего человеческого рода для возвращения вытесненного» (I, 45), т. е. воскрешения, для полного умиротворения и продолжающегося миросоздания. Обретаемое «в труде познания и управления смертоносною силою» (III, 126) объединение означает «совершенное братство», подобное неразрывному единству Св. Троицы (См.: III, 106; I, 249).
Познание и управление стихией, «носящей в себе не только голод, язву и смерть, но и производящей все пороки» (II, 178), требует совместного, единоначального действия человечества «как одного человека» (II, 401). В учении Ф. это требование и есть «вопрос о братстве и отечестве» (Там же), решением которого должен быть союз сынов, путем научного управления во внехрамовой литургии обращающий природную силу, рождающую сынов и умерщвляющую отцов, во всеобщую «воссозидающую и оживляющую» (III, 309) — т. е. возвращающую жизнь всем прежде умершим отцам и открывающую возможность бессмертия для всех впредь живущих. Такой проект умиротворения, определяющий содержание истории как акта, Ф. считал исторической задачей Конференции Мира.
Практическое и полное осуществление «проекта братства» (II, 391, 393) — восстановление Б. «путем исследования причин небратского состояния всего мира, всей вселенной» — Ф. считал активным делом христианства, результатом его историрования. Такое понимание деятельной стороны вероучения и постановка соответствующей задачи христианского верослужения как вселенской внехрамовой литургии, должна, по замыслу философа, послужить причиной для созыва всехристианского Вселенского собора (I, 309–310), к участию в котором должны быть приглашены ученые. Т. о., проект общего дела обнаруживает активно-христианский и активно-исторический характер — в ходе творимой внехрамовой литургии братотворения и, шире, — всеобщего онтологического преображения, «обращения всей вселенной в храм для наших отцов» (II, 232), история как факт становится историей как акт — сознательным проявлением воли к творчеству должного бытия. Вселенский храм отцов увековечивает всеобщую родственность — сыновность, Б. и отечество, то чувство, «коим только и уподобляемся Богу Триединому, как образцу согласия и единодушия» (II, 366). Проективно искомое сверхсоциальное многоединство требует иного антропологического качества самого природного человека, его сквозного духотелесного психофизиологического преображения — культурно-эволюционного возрастания и вознесения от эмпирического уровня природной заданности его натуры и стихийной предопределенности, на сверхэмпирический уровень универсальной сущности и небесной предназначенности. В учении Ф. такая перспектива отражена в понятиях бессмертия и полноорганности человека как абсолютной формы жизненности постбиосферного разумного существа. В развитие теоантропического представления о братстве Ф. заявляет о богочеловеческом — истинном, вселенском, богоподобном — Б., устроенном в виде совершенного единства «по типу Св. Троицы», — того соборного многоединства, которое «основывается, держится и сознает свое единство в отцах и для отцов, в самом Боге отцов» (III, 196). И тогда, в супраморалистической исполненности общего дела, свершится полнота исторических времен, настанет день, когда люди в геоисторической целокупности всех поколений, «все вместе, в совокупности и многоединстве, в братстве по образцу, в Триедином Боге заключающемуся» (Д, 9), исполнят волю Бога, став Его сотворцами сущего. Антропология и социология станут космологией. «Но час не настанет, время не приблизится, если мы останемся неподвижны» (Там же) — предупреждает Ф.
