Небратство
НЕБРАТСТВО — системное понятие учения Ф., обозначающее одно из проявлений неродственности. Н. — это социально-родственная разъединенность, чуждость и даже враждебность, доходящая до взаимного истребления живых сынов человеческих, утративших отечество; состояние распавшейся братской родственности по общим для сынов-потомков умершим отцам-предкам, означающее деградацию и перерождение исходно братских отношений в небратские, лжебратские и откровенно противобратские отношения. Н. как разъединенность людей «ограничивает дело любви, не дает возможности проявиться любви во всей ее силе» (III, 78) и потому является великим злом.
Понятие Н., являясь смысловой параллелью аналогичной категории «небратское состояние», акцентирует, прежде всего, родственно-межличностные отношения, основанные на сыновне-отеческой связи поколений, тогда как термином «небратское состояние» в философии Ф. квалифицируется, преимущественно, социальный характер и формы небратственных отношений.
Вопрос о причинах Н. и небратского состояния является стержневой темой основополагающей для учения Ф. работы «Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, т. е. немирного, состояния мира и о средствах к восстановлению родства (Записка от неученых к ученым, духовным и светским, к верующим и неверующим)» (I, 35–308).
В постановке Ф. вопрос о Н., в полной форме и «во всем его значении и силе» (III, 78) «может быть выражен как вопрос: 1. о причине и следствиях а) неродственных отношений людей между собою, б) неродственного отношения природы к человеку и 2. о способе восстановления всемирного родства» (III, 78–79). В предельном смысле вопрос о Н. — это вопрос о двух бытийных состояниях человеческого рода: жизнь присмертная во взаимной вражде и вытеснении, как она онтологически определена ныне, или же апотеозис человека и соборное единство всех бессмертных людей в отечестве, восстановленном по образу Троицы, как это деонтологически задается проектом общего дела.
Н., недостаток родственного чувства имеет трагические последствия: действие «бесчувственной, слепой силы вне нас… следовательно, все зло, и болезни, и смерть» (III, 78). Умиротворение природной стихии, обретение отечески связующей родственности, возможные только при условии преодоления самого Н. путем всесыновнего братотворения, проективно способны открыть для соединенного общим делом истинного всечеловеческого братства благие социально-исторические и нравственно-гуманитарные возможности, неосуществленность к-рых Ф. тоже ставит в вину Н. (III, 78). Н., как одно из проявлений царящей в мире неродственности, в социальном выражении свидетельствует о несовершеннолетии — физическом, нравственном, интеллектуальном, духовном — общества, не пришедшего еще в «разум истины», в силу творческой онтологии, не пришедшего еще к осознанию абсолютных ценностей жизни, родства, личности, а значит и к пониманию супраморалистических целей и исторических задач общего дела всего рода человеческого.
Ф. категорически выступает против стремления признать неродственность отношений в обществе объективным обстоятельством, естественным законом социальной жизни. Он аргументированно разоблачает пользующиеся на тот момент авторитетом представления о природе и причинах существующей в обществе розни, подвергает резкой критике социально-философские доктрины (А. Ричль, Н.И. Кареев), не признающие и не исследующие реальные причины небратского состояния и его «противоотеческие» последствия и, следовательно, не предлагающие активных средств противодействия этому проявлению неродственности. «Признание беспричинности небратского состояния ведет не к действительному миру, не к братству, а к игре лишь в мир, к комедиям примирения, создающим псевдомирное состояние, фальшивый мир, который гораздо хуже открытой неприязни» (I, 43). В вопросе о причинах Н. Ф. принципиально расходится с Л.Н. Толстым, тоже воспринимавшим цивилизацию как Н., определив нравственно-философскую позицию писателя как имморализм, выраженный формулой «не-думание, не-делание» (II, 337): «если небратство причин не имеет, в таком случае и для восстановления братства нет необходимости ни в знании, ни в деле» (IV, 275).
Первородные, идущие из стихийного естества причины Н. Ф. связывал с биологическим явлением рождения человека: «бессознательное, невольное, слепое» (I, 95) рождение уже само по себе есть факт обособления новорожденного, начало «постепенного отделения, отчуждения сынов» (I, 95) от отцов, закономерно переходящее в вытеснение детьми своих родителей из жизни, в «противобратское соединение» самих сынов против отцов, вражду к отцам — соединение, к-рое не только не рождает братственности, основанной на любви, а напротив, порождает Н., распад сыновства — «всех сынов как одного сына», утратившего отечество — всех предков как единого отца. Такая поколенческая революция связана с тем, что рождение детей не сопровождается их должным отечественным образованием — как потомков, носящих в себе образ отца. Поэтому в учении Ф. вопрос о Н. переформулирован как вопрос «почему последующее младшее, вытесняет… предыдущее старшее… почему отцы наши умерли и мы стали не братья?!..» (III, 301). Смерть отцов, разрушающая и скрывающая в могильной потусторонности изначальную родственность, и является решающей силой, производящей бессильное Н.
В обобщенном представлении причиной Н. является «слепая сила, рождающая и умерщвляющая, в нас и вне нас действующая, словом, — вся природа и есть эта причина» (II, 337). Разрозненность сынов, небратственное состояние живущих обуславливает неспособность противостоять стихийному действию природного начала, обрекающего человека на смерть, вызывает «смирение пред тою силою, пред которой умолкают все интересы» (I, 42). Заключительным и губительным моментом проявления небратственности, поражающим каждого человека, выкашивающим одно за другим поколения отцов, является приход смерти, к-рая, при внимательном рассмотрении, есть «неопровержимое, хотя и отрицательное доказательство братства, единства и равенства перед безжалостною природою и вместе <…> наказание за небратство» (II, 56).
В нравственном аспекте природно-заданное вытеснение из жизни и поглощение младшим поколением старшего, приводящее к смерти родителей, должно быть осознано не только как природное зло — как естественно-стихийный закон жизни, — но и как грех и последующее проклятие, требующие активного искупления, а значит, по логике общего дела, как безусловный нравственный долг и повинность сынов, ждущие исполнения. Неоплаченность долга — «займа» жизни у родителей — и есть следствие Н., наказываемого смертью и рабством человека у слепой природы; лишь возвращение жизни своим родителям, возможное только в общем деле, только в братском союзе сынов, может погасить нравственный долг детей перед родителями — «кредиторами» их жизни (См.: I, 108).
Прослеживая историю возникновения Н. и формы его проявления, Ф. приходит к выводу, что социальное развитие человеческого рода сопряжено с раздорами, враждой, неизбежными следствиями к-рых становятся вытеснение, взаимное истребление и смерть. Поэтому для Ф. исторический путь человечества — не летопись социально-политического, экономического, культурного и иначе выраженного становления цивилизации, а «история распадения, небратства» (I, 305), к-рая требует изучения причин такого хода развития, обнаружения корней Н. С позиций супраморализма вся история представляет собой фактическое свидетельство небратственности, и служит следствием распада отечественности: Н. — это нравственная патология и наказание сынов «за недостаточную любовь к отцам» (II, 361).
Закономерными для цивилизации проявлениями Н. Ф. считал «юридико-экономические отношения» (I, 37), установившиеся в результате трансформации родового общества в гражданское — неотеческое и небратское. Наличие и функционирование в социальном порядке такого регулятора как право, подчиненность всей системы отношений в обществе правовым нормам уже само по себе служит доказательством небратственности, требующей внешних инструментов ограничения ее последствий для каждого члена гражданского общества: «само общество, как небратство… требует ограничения свободы каждого» (I, 51). В таком ограничении Ф. видел противоречивость социологической теории прогресса, декларирующей в качестве цели именно достижение наибольшей свободы для человека, а также узость и несостоятельность самой социологии как науки, обособляющей и разъединяющей людей, превращающей их в блудных сынов и отчуждающей от отечества, допускающей поглощение обществом личности: «социология есть наука не общения, а разобщения или порабощения», к-рая «грешит… против Бога Триединого» (Там же). В обществе, основанном на гражданско-правовых принципах, а не на любви к отцам и братских чувствах, нравственно ущербные небратские отношения могут превращаться в преступные противобратские отношения и даже в устойчивые социально-системные «противобратские состояния» (II, 385). Истинная свобода, в логике супраморализма, открывается сыну лишь во всеотеческом деле, требующем единства и общения через преодоление небратственного состояния общества и восстановление отечества; в деле, создающем возможность максимального участия каждого в патрофикации и природной регуляции. В супраморалистической, а не в узкосоциологической постановке вопрос о Н. противоположен прогрессу, к-рый Ф. трактовал как вечное несовершеннолетие, т. е. неспособность к возвращению жизни отцам, осуществлению патрофикации, свидетельствующей о действительной, «нравственной, а не чувственной зрелости» (I, 59).
Наглядным урбанистическим выражением Н. является городская жизнь, город вообще, «в коем собрано все, что производит небратство» (III, 98). В политике таким же примером «выражения величайшего небратства» (II, 395). Ф. считал министерство иностранных дел, профессиональным поприщем к-рого как раз является международная рознь и разногласия, возникающие вследствие государственной обособленности, знаменующей национально-отечественную неродственность народов. Превратить международные отношения в междубратственные, активно-исторически преодолеть политическую рознь человечества, к-рое проективно составляло бы одно отечество, одну страну и не было бы уже иных стран, Ф. предполагал учреждением Международного Музея, аккумулирующего и исследующего архивы министерств иностранных дел всех стран в едином — одностранном, т. е. всестранном и всенародном — архиве мировой дипломатии (См.: II, 395).
Гносеологические корни Н. кроются в том, что научное познание разрозненно, оно организовано по принципу предметной дифференциации, порождает особое сословие ученых и тем самым умножает неродственность в обществе. Современная наука представлялась Ф. отживающей, по-сути, еще не вышедшей из школы — схоластической, занятой выработкой знания не конкретного, практически значимого, а знания «вообще». Такая наука не способна осуществлять комплексное и голографически-всеобъемное исследование причин неродственных отношений в мире, тем самым «осуждая человеческий род на вечную рознь, на небратство» (I, 52). Проективно-альтернативная форма организации научной деятельности предполагает, что необходимую полноту знания возможно выработать в составе особой вседисциплинарной комиссии, в к-рую должны быть временно откомандированы ученые и в к-рую должно преобразоваться само сословие ученых. В философии общего дела вопрос организации науки формулируется как вопрос о синтезе теоретического и практического разума, знания и действия: «разум, правильно понятый, есть искание всех отцов, как одного отца… понятый же отрицательно, разум есть исследование причин небратственности и смертности» (II, 417). При этом самой ненравственной отраслью знания Ф. считал философию, поскольку именно философия, обосновав отрицание всеродственности и заменив натуральное отечество умозрительным единством, «успокоила совесть и дала санкцию раздору» (Там же), и тем самым оказалась «во главе разъединенного, безотечественного знания и разделенных, небратственных наук» (Там же). Другая научная дисциплина — история — тоже утратила настоящее содержание, ибо отреклась от настоящего времени: она перестала быть «наукой об отцах», «перестала быть мыслью и делом сынов» (II, 418), требующих актуального знания прошлого для его телесного олицетворения в настоящем, т. е. воскрешения отцов, актуального возвращения их к новой бессмертной жизни. Точно также и искусство изменило первородный смысл, заключавшийся в образном оживлении умерших; художественно многообразные выразительные средства искусства «обращены теперь в орудия забавы» (Там же).
Исследуя религиозную сторону небратских отношений, Ф. отмечает, что «вопрос о небратстве, очевидно, был коренным и существенным вопросом христианства» (I, 83), первой заповедью к-рого, выраженной праздником Рождества Христова, он считал сыновство. В сыновстве же заключается долг к отцам — долг их воскрешения, как одного отца сынами, как одним сыном, — а значит и требование родственного по общему отечеству единения сынов, т. е. братства. Поэтому христианство, воспринятое как «культ отцов» (См.: I, 332, 361), — это, по главной идее учения всеобщего дела, творческий призыв к воскресению и активному воскрешению всеобщему, т. е. Пасхе, оживлению праха отцов, требующему безусловного изживания Н. сынов.
Размышляя о Н., Ф. приходит к выводу, что сами раздоры, взаимная вражда и вытеснение, делающие смерть природным инструментом неродственности, с начала исторического времени служили неопровержимым свидетельством и строгим напоминанием человеку о явной противоестественности стихийно установившегося онтологического порядка — с таким постоянством, «как будто род человеческий и создан был для устранения смертоносного небратства, как будто братство составляет самое глубокое требование его природы, чувствительной к болям раздора» (III, 300). Опираясь на этическое обобщение: «безусловно небратских состояний не существует» (II, 419), мыслитель заключает, что предпринимавшиеся многократные попытки устранить зло неродственности, выйти из небратского состояния не были успешными потому, что «не обращалось внимания на причины, производящие разъединение, небратство» (III, 300) или были односторонни. Все мировые религиозные течения, отдельные научно-теоретические доктрины предлагали то или иное решение вопроса о Н. С этим же стремлением, по мнению мыслителя, отчасти связано и «собирание всего писанного, всех произведений ума человеческого, и вообще всех останков прошедшего, вытесненного» (III, 301), ставшее выражением любви к отшедшим отцам и послужившее основой для культурного явления библиотек и музеев.
По проекту Ф. всеобъемлющий вопрос о Н. решается в процессе братотворения, синкретически свитого, по логике супраморализма, с отцетворением в едином общем деле, восстанавливающим всесыновнее братство и возрождающим исконное всеотечество. Необходимым условием общего дела Ф. считает научно-политическую метаморфозу государства: отказ от конституционного принципа в пользу самодержавия, что в смысловых координатах супраморализма означает «превращение конституционной полемики в Царство познавания» (IV, 134). Обратив «свободу на ложь» в «обязанность познавания», можно будет заменить конституционную «свободу на рознь» долгом объединения «для познания сынами себя в отцах и отцов в себе самих» (Там же). Исходя из этого, ответственность за решение вопроса о Н. Ф. возлагает на отечественное знание — отечествоведение, т. е. науку, должную стать плодотворным изучением коренных причин Н., той розни, «которая делает нас орудиями слепой силы природы, орудиями стеснения и вытеснения, т. е. смерти» (IV, 226); науку, призывающую к участию в исследовании небратственности всех людей в качестве сотрудников действительного братотворения. По императивному требованию супраморализма, во всеобщей науке «все становятся познающими и всё обращается в предмет знания, в знание сил естества, в видах управления ими совокупными силами всего рода человеческого» (III, 79). Единственно целесообразным форматом организации отечествоведческой науки Ф. считал многопрофильную комиссию «для разъяснения и практического разрешения вопроса о причинах розни» (I, 45). Только тогда наука обретет познавательные полномочия науки «братской, сыновней, отеческой» (См.: II, 33) и нравственную силу знания причин Н., разъедающей мир неродственности, и окажется способной предложить методы и инструменты природной регуляции, обращения самой природы в «орудие сыновнего чувства, как всеобщечеловеческого» (IV, 226), т. е. станет наукой, не ограничивающейся чистым знанием, а занятой делом знания, гносеоургией.
В этом же проективно-должном полагании Ф. надеялся на действительное примирение и единство религий в общем отеческом деле, предвидел сближение и великий синтез научного знания, искусства и религии в соборном исследовании причин всемирного Н. и осуществлении природной регуляции. Такое объединение станет «мировой техникой» космоса, превратится в «богодейство» (I, 405). При этом искусство будет служить наглядным образным «изображением вопроса о причинах небратства» для воспитания единодушия и единомыслия всех участников решения этого вопроса (См.: I, 322), а вера, как «печалование о всех вообще раздорах», найдет для него литургическое выражение, перестав воспринимать прежде неисследующую этот вопрос науку как ересь. Всестороннее исследование причин небратского состояния Ф. полагал задачей Вселенского собора (См.: I, 318).
Особую роль в социально-историческом избывании Н. Ф. отводил музею, к-рому, по логике всеотеческой, во всеобщем синтезе познания причин неродственности предстоит стать «общим местом исследования государства, как небратства и неотечества» (II, 393). Его познавательными пособиями станут все материальные атрибуты гражданского, городского, небратского общества. Музей, как «соединение всех сил и средств для разрешения всеобщего вопроса о небратстве» (II, 408), станет всеобщим, всенаучным, охватывающим в исследовательских лабораториях и обсерваториях и личный состав исторически полного отечества, и вещественный, символически опредмеченный архив Н., и научно-практические методы и инструменты познания и социального отрицания Н. — для полного и окончательного восстановления братства.
Законченное решение вопроса о Н. означает совершенное братство — соборное богодействующее человечество, в объединенном творчестве осуществляющее управление природной стихией, орошающее прах отцов новой, бессмертной жизнью и деонтологически преображающее мир.
Лит.: Кожевников 2004; Семенова 2004.
