Сиротство
СИРОТСТВО — понятие, эксплицирующее одну из смысловых граней фундаментальной категории философии Ф. — неродственности: сиротство — это проявление неродственного состояния мира, обнаруживаемое в обществе, в поколениях человеческого рода, состоящего «из сынов и дочерей, сирот, утративших отцов» (I, 99).
Естественной первопричиной С. служит природная смертность человека, к-рая проявляется сменой поколений, предопределяющей вытеснение и поглощение детьми своих родителей и уход родителей из жизни; она создает «бесконечно большой ряд смертных казней, пожирание последующими предыдущих, патрофагию» (III, 326); это «сила слепая», «зло внешнее… смерть, утраты» (Там же. С. 524).
Другой, нравственной причиной С. является забвение блудными сынами своих умерших отцов и отказ от их воскрешения, вызывающие разобщенность поколений здравствующих потомков с поколениями ушедших «отцов-предков», и как следствие, — неизбежный распад исторически объемного всеродового отечества.
Таким образом, в понятийном пространстве философии Ф. С. означает физическую оставленность детей их умершими родителями и, одновременно, чувственную оставленность ушедших из жизни родителей их празднующими жизнь детьми, «забвение отцов» их сынами.
В учении Ф. вопрос о сиротстве, его истинных онтологических корнях осмысливается на глубинном уровне: как социоприродная и нравственная проблема безусловной и полной патрофикации; в форсированной формулировке и проективном решении этот вопрос выдвигается вместо узко социального вопроса о разрыве поколений — как социокультурной «проблемы отцов и детей». В конечном счете, в аргументации Ф., С. — неизбежное следствие существующего неродственного отношения природы к людям, утвердившегося на фоне исторически явленной неродственности в обществе. Сама история, по характеристике мыслителя, «есть избиение отцов… и забвение Истории есть забвение родителей и предков» (Там же. С. 274). Смысловая доминанта в понимании такой жестокой и жестокосердной стихийности социально-исторического развития человечества определяется нравственным измерением С.: именно неисполнение сынами супраморалистического долга восстановления умерших отцов к новой жизни — пакибытию — обуславливает продолжающееся действие стихийного закона смертности: «смерть, приводящая к сознанию сиротства, одиночества, к скорби об утраченном, есть наказание за равнодушие» (I, 140). При таком осознании С. подлежит активно-историческому изживанию: смертность человека, по выводу Ф., — не дедуктивно заданная фундаментальная истина, а эмпирический факт бессознательной индукции, жертвенную последовательность к-рой должно развернуть вспять, обратить (и в буквальном смысле, обра́тить) в виде восставших к жизни отцов, генеалогически полного ряда достигших бессмертия существ.
Преодоление С. физически, логически и этически требует патрофикации — воскрешения умерших отцов, возобновления жизни для утраченных поколений. В философии общего дела это «вопрос о двух нравственностях», аксиологически поляризуемых Ф., — «что предпочтительнее: нравственность ли разъединения, т. е. свобода личности, выражающаяся в борьбе за мнимые достоинства и мнимые блага сынов, забывших отцов, заменивших любовь к отцам похотью; или же нравственность объединения, нравственность сынов, сознающих утрату, свое сиротство, и только в исполнении долга к отцам находящих свое благо, свое дело» (I, 396). Решение этого пасхального вопроса в парадигме супраморализма — в ценностном поле «нравственности объединения» — достигается через христианское раскаяние сынов в «поглощении отцов» (III, 274), активное братотворение и патрофикацию, обретение человеком бессмертия, что приведет к всеобщему родству исторически полного человечества: братству сынов, основанному на общем деле воскрешения отцов, и тем самым восстанавливающему единое и всеобщее отечество.
В соответствии со сверхнравственной установкой на преодоление С., неродственности в обществе в целом, Ф. переопределяет базовое понятие «человек»: в категориальном ряду философии общего дела оно сущностно заглубляется: это «сын человеческий», причем «сын осиротевший» (Там же. С. 399) — «сын умерших отцов» (II, 13), у к-рого «в сердце печаль, тоска, грусть, горе», воспаленные утратой родителей (III, 524). В таком состоянии сознание осиротевшего сына (обобщающее понятие «сын человеческий» в философии Ф. включает потомков обеих гендерных групп — сыновей и дочерей, равно как и «отец» — собирательный образ родителей, отца и матери), по уверению Ф., «приняв участие в печали сердца, поймет, на что нужно употребить свои знания, узнает цель» (Там же). Сами определения «сын» и «дочь», по Ф., имеют «победоносное значение» (Там же. С. 274), они отражают животворную суть отношений между родителями и детьми. Развитие и усиление сыновнего и дочернего начала — действенное проявление любви детей к родителям — составляет в учении Ф. содержание «истинного прогресса» в его должной проекции на общее дело. «Отношения сынов и дочерей, или вообще потомства (двойственного, состоящего из сынов и дочерей), к родителям, отцам и матерям (составляющим для детей одно, а не два начала), должны заменить все другие отношения и не могут, не должны ограничиваться одним воспоминанием, т. е. представлением, мыслью или знанием, как бы обширно и глубоко ни было последнее, потому что в основе этих отношений лежит чувство, которое, если оно действительно, не может остановиться не только на отвлеченной мысли, но и на представлении» (I, 99). От осознания утраты, «из чувства сиротства, рождается стремление к единению, к оживлению, и знание причин неродственности и смерти» (Там же. С. 141). Начальным выражением активного сыновнего стремления к преодолению С., деятельного приложения знаний, по мысли Ф., должно стать братотворение — достижении братского состояния совершеннолетнего общества, способного преодолеть «гнет силы умерщвляющей», осиротившей сынов-потомков, «лишившей их отцов-предков» (IV, 25). Общим делом сынов-братьев должна стать регуляция, возвращающая умерших отцов к новой жизни. «Причины неродственности и смерти одни и те же, т. е. равнодушие, недостаточная любовь, точно так же как одни и те же и средства восстановления родства и оживления, т. е. воскрешение» (I, 140).
В статье «Небесные науки как факт и как проект» (II, 240–241) Ф. излагает идею великого синтеза научного знания, открывающего возможные методы патрофикации — восстановления умерших в статусе вновь живых, и обосновывающего регуляцию, означающую переход от «субъективной истории» («истории как факта»), к «небесной истории» («истории как акта»), к-рая «говорит о существе живом, почувствовавшем свое сиротство и обратившемся к небу с молитвою о родителях; выражая свою мольбу всеми внешними средствами и силами, осиротевшее существо возвращает жизнь родителям и приобретает бессмертие себе» (II, 240).
В результате регуляции, исполнения долга перед ушедшими поколениями наступит «конец сиротства» и восторжествует «безграничное родство» (Там же. С. 202), знаменующее «возвращение сердец сынов к отцам и отцов к сынам», заповедью к-рого, по замечанию Ф., начинается Новый Завет (IV, 157). В таком целеполагании проект Ф. выражает идею активного христианства.
